— Прошу прощения. Надеюсь, не очень скучали? — Он начал приводить в порядок стол.

— Меня развлекать не надо… Развлекают меня те, кто ненавидит — за то, что умею думать. На днях, похоже, нащупал крупную птицу, — с воодушевлением проговорил он. — Серьезный клиент! Наливай — сегодня имею полное право! Он не из этих кротов, про которых говорил, что у них горят глаза. Ха-ха-ха-ха! Красиво звучит: "У кротов горят глаза". Таких схватит любой сержант на улице… Мой клиент — фигура! Только попробуй развязать ему язык — эгей… — Он недовольно взмахнул рукой. — Ты же, черт кривоносый, вот что заруби себе на этом самом носу: от тебя требуется только ясно понимать, что пьешь ты не с каким-нибудь пентюхом. Если дело выгорит, тогда…

Они вместе выпили по полному стакану.

— Давненько такие не попадались, — продолжал Кыржэ, все более и более пьянея. — Пускай, думаю, потешится, поиграем с тобой в бирюльки: требуется, видите ли, пригласить зубного врача! Потом — окулиста… Прогулки во дворе тюрьмы. Пожалуйста! Каждые три дня парикмахер… Чем не санаторий? А вчера утром… рано-рано — допрос! Пощупаем… Хочешь знать как? — Он закрыл глаза, будто его клонило ко сну, даже прикрыл веки пальцами. — Хочешь? Никогда не догадаешься, если сам не скажу! Разжег его, вот как! Потому что в глазах — пустота, полнейшая, ни у кого до сих пор не видел таких глаз! Умеет, видно, таиться. Голова на плечах, вот что! Судя по тому, как держится, — исключительный, крайне редкий случай. Но думаю… он, — никто иной! Крепкий, настоящий человек… И все же я его раскусил! Теперь, правда, нужно будет повозиться… — Он оцепенел со стаканом в руке, стал что-то бормотать, потом обеспокоенно вздрогнул, пришел в себя и, подняв стакан, стал проверять его на свету. Наконец поставил на стол. — Вот так, парень: в каждой профессии есть место… для темных делишек. В нашей же — особенно… Заряжаешься, точно аккумулятор. И начинаешь: разрываешь, ковыряешь, прикидываешь, что к чему, выдумываешь фиктивные версии, потом отбрасываешь их. Проверяешь вариант, второй: ага, не сходится? Давай третий… И опять все сначала, как будто оглашенный, бешеный, — только бы распутать! Заряжаешься, пока держит пружина, пока не начнет разматываться, так что все в тебе раскалывается на мелкие осколки… — Он нащупал пальцами затылок, словно у него там было больное место. — И уже больше не можешь разрядиться, но если ничего не получается, сделай так, чтобы получилось, а если получится, то очень может быть, что получилось не то, тогда все бросай псу под хвост… И опять: выкладки — обобщение, выкладки — обобщение… Пока не увидишь, что эта самая птица, важная из важных, готова завыть. Да! Но чтоб добиться чего-нибудь такого, следи, чтоб раньше, чем не вымотаешь из него душу, он… не измотал тебя. Ты должен замечать все, что у него в глазах, и для этого помни: он тоже наблюдает за тобой, тоже высматривает в твоих хоть что-то, что пошло бы ему на пользу. Не давай ему передышки даже на самое короткое время; чтоб посмотреть тебе в глаза и то не успел! Только тогда он твой с головы до ног. И ты пошлешь его на смерть, не он тебя.

Выдохшись после долгой тирады, он достал из кармана платок, огромный, точно скатерть, и стал тереть виски, затылок, затем утер со лба пот, после чего тщательно сложил платок вчетверо и снова спрятал его в карман.

— Ну вот, кажется, ты много полезного получил от меня сегодня — кельнеру может пригодиться… Не правда ли? Ухватил хоть что-нибудь? Хоть с булавочную головку? Булавочная головка… — повторил он раздраженно, словно самому же не понравилось это сравнение. — А теперь попробуй ответить на такой вопрос, — внезапно он внимательно, холодно посмотрел на Тудораке, — только ничего не утаивай, никакой булавочной головки! И не пей своего кофе… Итак: ты видел когда-нибудь в лицо… хотя бы одного из них? Не отворачивайся, смотри в глаза! — крикнул он тоном, каким кричит на животное дрессировщик. И сам же ответил: — Нет, не видел… Ну хорошо, больше об этом ни слова. Все равно он труп. Скелет. И не унесет свою тайну в могилу. Вот так, любезный… Так или не так?

Кельнер машинально кивнул головой, с ужасом представил себе смысл только что сказанного слова: "скелет". Костяк, из которого выжато все живое. Он почувствовал, что в одно мгновение из головы улетучивается хмель, заодно с кофе, который он пил для того, чтобы не опьянеть… Устрашающая пустота подо лбом, на месте груди, сплошная, бесконечная, грозная. Наверно, это и означает "стать скелетом". Если б еще в скелет превратился он сам, — речь идет о другом. "Из птиц птица"… Кого же это он имеет в виду? Даже говорит о том, что пошлет на смерть. На смерть?.. Страшно представить. Нет, нет, наверное, кто-нибудь другой… Но мысли оглушали его, вынуждая ответить точно: кто мог быть на месте "кого-то другого". Слова "кто-то другой" безжалостно требовали назвать, выплеснуть на поверхность имя… Ах! Он просто провоцирует его, берет на удочку, так хитро ставит вопросы, что ответить на них можно, только произнеся имя вслух. Да, да, от тебя, Тудораке, не от другого, он хочет его услышать!

И тут взгляд кельнера остановился на деревянной тарелке, которую он незадолго перед этим принес из кухни, — на ней были разложены румяные колбаски мити-теев, давно, впрочем, остывшие, подернувшиеся тусклой пленкой жира… Он незаметно придвинул тарелку к Кыржэ.

— Закусывайте, господин эксперт, сейчас принесу красный перец. — Он торопливо направился в сторону кухни, однако тут же вернулся, к тому же с пустыми руками. Кыржэ оттолкнул тарелку от себя, окинув кельнера быстрым испытующим взглядом.

— Чего ради ты вздумал пичкать меня этой гадостью на ночь глядя?

— Сейчас принесут красный перец, — продолжал гнуть свою линию Тудораке, прекрасно понимая, кем должен быть тот самый "кто-то другой", понимая и то, что смерть того человека лишит и этого последних жизненных сил. В самом деле: последних жизненных сил? Да, безусловно. Ну что ж… Хорошо, хорошо, допустим, он сожрет сейчас мититеи, и что же дальше? Исход будет не менее надежным, если он сожрет их и завтра или даже послезавтра… Кажется, тут кроется здоровое зерно! Но если будет против Волох? Волох, наверное, уже пришел и теперь ожидает его… Он отхлебнул глоток кофе, сразу же бессильно уронив голову.

— Что с тобой, горилла, опять свалился после нескольких стаканов? Прямо не горилла, а ангел небесный! — словно бы издалека донесся до него голос Кыржэ. — Ты там заснул, что ли?

— Нет, нет, просто немного задумался, самую малость…

Кельнер послушно поднялся на ноги. Голова у него все так же клонилась на плечо, хотя глаза беспокойно поглядывали в сторону кухни.

— Что-то не несут вам перец…

— О чем я тебе сегодня рассказывал?.. — заговорил Кыржэ. Впрочем, не он — кто-то другой, сидящий где-то внутри у него. — Он — скелет и пойдет в могилу пустым-пустым, без единого секрета за душой. Чтоб и мне наконец можно было разрядиться, ослабить нервы, вздохнуть с облегчением… Об этом я тут говорил, да? Ага! Хотя делать этого не стоило, даже если и обработаю его. Но постой, постой: еще до него я видел другого… Тому тоже пора падать с ветки на землю — поспел, подошла очередь. Пусть как угодно прячется, хоть станет бесплотным духом, все равно… Найду даже в пасти змеи! И все ради той же цели: чтоб можно было до отказа зарядить аккумулятор, пускай сломается к чертям собачьим…

И снова повалился головой на стол.

— Пуфф! — Он открыл внезапно осоловевшие, блуждающие глаза, слепо кивая головой в сторону оркестра. — Локомотив! — Беглый взгляд, брошенный на часы, которые он молниеносно достал из кармана, похоже, немного успокоил его. — Какое сегодня число?

Кажется, теперь он окончательно пришел в себя.

— Что я тут болтал во сне, а? Вот что значит, когда так ритмично звенят в оркестре тарелки! — По-видимому, он пытался оправдать себя в своих же глазах… И наконец бросил настороженный взгляд на кельнера.