Она слегка подтрунивала над собой.

— Может, останешься, Илона? — Волох потянулся к ней рукой. — Куда идти в глухую ночь — посмотри, скоро начнет светать…

Он говорил с такой сердечностью, что она даже и не знала, как отвечать. Потом все-таки нашла ответ — произнесла неторопливо, с расстановкой:

— Я не знаю, смогу ли прийти завтра на рассвете. Но ты должен быть на месте, — торопливо добавила она, — и завтра, и послезавтра. Там же, где ждал встреч со мной…

— Ну хорошо, а пароль? — вспомнил он в последнюю минуту.

— Не нужно, придет Зигу.

— Зигу? Зуграву? Откуда он взялся? Значит, жив?

— Да! Я ухожу.

Она снова стала открывать дверь, но он остановил ее.

— Почему ты так нахмурился? — удивилась и, похоже, обрадовалась Илона, ощутив, как крепко сжимает он ее руку.

— Сейчас скажу, — решительно, очень непринужденно ответил он. — Я не хочу, чтоб ты уходила. И не отпущу тебя.

— Это несерьезно, послушай…

— Ничего не хочу знать.

Он наклонился, взял ее на руки и отнес назад, в комнату. Подойдя к лежанке, заменявшей ему кровать, бережно уложил на постель.

Она затихла, однако, когда он нагнулся и стал снимать с ее ног туфли, попыталась подняться. И тут же снова повалилась на спину.

Волох снял туфли, затем стал осторожно раздевать ее.

Она не шевелилась. Он оголил ей плечо — теплое, девичье, ласково дотронулся губами и внезапно ощутил, что внутри у него словно бы оттаивает что-то, бывшее до сих пор наглухо закрытым и о чем он даже не мог подозревать в их первую встречу, когда так же целовал ее, спящую, в плечо. Тогда он еще не сумел бы объяснить своего чувства, не объяснил бы и не оправдал…

— Лампа, глупый, лампа! — еле выдохнула она.

— Пусть горит! — отчаянно, не скрывая вспыхнувшего чувства, проговорил он. — Я так соскучился по тебе…

— Не хочу! — Она вырвалась из объятий, приподнялась. И — поразилась его взгляду. Нет, нет, ей никогда уже не убежать от этих глаз. — Не смотри, не хочу… — умоляюще проговорила она, прижимая его голову к груди.

К великой радости сестры Параскивы, нынешним днем "братья" остались на сверхурочную работу. Правда, не все, некоторые… Канараке, нацепив очки и засунув за ухо карандаш, долотом вырезал на пластинке буквы, которые, если провести краской, должны были составить фразу: "Антонеску хочет втянуть в войну бессарабцев!" Правда, он вырезал буквы не по очереди, одну через другую… Черным на белой стене будет очень хорошо читаться…

Вот появился откуда-то Хараламбие, со своей толстовской бородой. Бравый, представительный, с голосом, которым только читать проповеди с амвона… Еще бы рясу и клобук, и вполне можно принять за архиерея. Правда, он несколько теряет в импозантности из-за тяжелого короба за спиной, в котором гремят старые консервные банки, собранные для переработки. Но, едва появившись в мастерской, он с грохотом бросает короб на землю.

Йоргу.

Иоргу — тщательно подстриженная бородка, жилет поверх рубахи, какие носят на вечерках парни. Молодит его даже лысина на макушке. Видный человек Йоргу и красив — с белым, без единой морщинки лицом. К тому же благочестивые, смиренные глаза святого, озабоченного скорее небесными, нежели земными делами… Он слегка прихрамывает и потому освобожден от фронта… Навалившись грудью на небольшой коловорот, он сверлит крохотное, с булавочную головку, отверстие на каком-то желтом латунном бруске, с виду напоминающем светильник…

— И трубку получил, и шплинты? — не отрываясь от работы, спрашивает Волох. — Все в порядке?

— Получил и тут же передал, но только одну трубку. — Он показывает рукой куда-то в сторону, где у самой двери работают двое молчаливых, углубленных в свое дело рабочих.

Когда заходишь в подвал, то дверь прикрывает их, зато они хорошо видят каждого входящего. Более того, если они не посторонятся, то в мастерскую вообще нельзя будет войти.

— Но как все-таки обстоит со шплинтами? — снова спрашивает Сыргие, озабоченно глядя на часы.

— Продвигается, — отвечает сосед. — Уже почти готовы. А тебе еще долго мучиться?

Волох, с гаечным ключом в руках, изо всех сил старается отвинтить заржавленную гайку с болта. То и дело поглядывая на часы, он все более и более хмурится.

— Полей немного керосина — может, сдвинется, — советует сосед.

— Исключается.

— Тогда попробуй двойным ключом.

— Не люблю, слишком велик — бросается в глаза…

Обливаясь потом, он наконец отвинчивает гайку и тут же, пользуясь тем, что сосед не смотрит на него, достает из-под верстака два куска железнодорожного рельса, соединенные между собой взятыми на гайки болтами, также давно проржавевшими, зажимает один за другим на тисках и снова начинает орудовать ключом.

Часовая стрелка безжалостно движется вперед.

Из глубины доносится жужжание шлифовального станка, сопение горна. Выплывают еще какие-то силуэты, едва различимые в полумраке подвала.

— Эй, Канараке, орлиный взгляд, бросай под лавку свои очки! Сегодня уже не явится ни один инспектор брать тебя в армию, они теперь сами рады унести домой не изрешеченные пулями задницы!

— Посмотрим, какой роскошный товар принес нам брат Хараламбие! — не остался в долгу и Канараке, бросаясь к коробу. Он стал поправлять на переносице очки. — Опять эти гнусные банки! На помойке подбирал, что ли?