— Надо начать с обращения,— предложил Сливка.— Мы обращаемся к немцам. Так и напишем: «Немцы!»

— Можно было бы добавить: «Эй вы, немцы, пся кошчь!» — подсказал пан Дулькевич.

— Напоминаю: мы пишем воззвание партизанского отряда «Сталинград»,— сказал Михаил.— Надо говорить с немцами спокойно.

— Дальше можно так,— предложил Гейнц.— «Рабочие подземного завода, железнодорожники, солдаты! »

— Верно. Как раз перечислены все, кто здесь отсиживается,— заметил Юджин.— А после этого чеши просто: «Бросайте работу, бросайте оружие. Все равно скоро придут американцы и вам не поздоровится».

— Мистер Вернер забыл об англичанах,— надулся Честер.

— Пся кошчь! Панове забыли про Войско Польское!

— Если уж вы пользуетесь моей бумагой, то допишите и Свободную Францию,— вставил мосье Риго.

Михаил молчал, пробегая взглядом по лицам своих товарищей. Каждый из них отчасти и по-своему прав. У каждого своя национальная гордость, своя боль.

— Все это надо было бы написать,— сказал Михаил.— Но, к сожалению, у нас не хватит бумаги. Поэтому я предлагаю текст покороче. Например, такой:

«Немцы! Рабочие подземного завода, железнодорожники, солдаты! Вы делаете преступление, работая для войны. Вас обманывают. Бросайте работу и оружие. Долой войну! Долой Гитлера! Да здравствует вечный мир на земле!

Партизанский отряд «Сталинград».

— Вы дипломат, пан Скиба,— выслушав его, промолвил Дулькевич.— Однако неужели я карабкался бы на такую высокую гору лишь для того, чтобы написать несколько слов и не упомянуть о Войске Польском!

— Мы не упоминаем ни о чьем войске,— успокоил его Михаил.

— А Сталинград — разве это не советское войско?

— Сталинград — это мир,— сказал Скиба.— Найдите слово, которым можно было бы заменить Сталинград, и мы поставим в листовке ваше слово.

— Пишите так,— сказал, помолчав, Дулькевич.— Вы отчасти правы, пан командир.

Гейнц заполнил аккуратными строчками все четыре листка почтовой бумаги. Четыре листовки — очень мало. Но приходилось довольствоваться и этим.

— Как же их развешивать? — спросил Михаил.

— Наверно, я смогу дать вам совет,— отозвался итальянец.— Легче всего так. Положить листовку на землю и придавить ее сверху камнем, чтоб не унес ветер. Лист бумаги, придавленный к земле камнем, быстрее обратит на себя внимание. Уверяю вас.

— Будем считать, что выход найден,— подытожил Михаил.— Теперь: кто идет на операцию? Я — это уже решено. Нужен еще кто-нибудь.

— Я,— сказал Юджин.

— Эти американцы всегда лезут первыми,— недовольно пробурчал Клифтон Честер.— Не думаете же вы, мистер Вернер, что я буду сидеть здесь на горе сложа руки. Я обязан пойти вместо вас, хотя бы потому, что вы спасли мне жизнь.

— Признаться честно,— усмехнулся Юджин,— я не предполагал, что спасу англичанина нудного, как правила уличного движения.

— Благодарю за комплимент,— сказал Клифтон.— Но на операцию пойду с командиром все-таки я.

— А мое предложение насчет камней? — напомнил Пиппо Бенедетти.— Неужели мне не поручат разбросать по станции листовки?

Михаил выбрал Гейнца. Так было безопаснее: Гейнц — немец. Если их обнаружат, он сможет даже переговорить с часовыми или железнодорожниками. Несколько минут они всегда сумеют таким образом выгадать.

Когда стемнело и Михаил с Гейнцем собрались спускаться в долину, к командиру подошел француз.

— Я хочу с вами,— тихо проговорил он.

— Но должны пойти только двое.

— Я — третьим.

— Тогда, может быть, вы замените Гейнца?

— Нет, я пойду третьим.

— Опять как хвост?

Риго поморщился. Он не любил этого слова. Все-таки французское «ке» звучит лучше, чем это русское «хвост». Но в долину он должен пойти. Кто дал бумагу на листовки? Наконец, чем он хуже других?

— Это опасно,— предупредил его Михаил.— Возьмите у кого-нибудь пистолет. Возьмите мой.

— Благодарю, мосье.

— Юджин, вы остаетесь за меня.

— О’кей!

Ночь проглотила их без единого звука.

Еще днем Михаил наметил путь, по которому они должны были спускаться. Но то, что при свете казалось выступом, в темноте оборачивалось ямой, а на месте выемки неожиданно вырастали острые обломки скал. Спуск отнял вдвое больше времени, чем планировал Михаил. Они вышли на колею неподалеку от станции, здесь Гейнц споткнулся о семафорную проволоку и чуть не разбил себе лицо, упав прямо на рельсы. Потихоньку приблизились к домику, прячась за кустами, стараясь не шелестеть. На станции было тихо и темно. Только из завешенного окна в комнате дежурного пробивался узенький лучик.