Лжецы. Притворщики. Вот что я в нём вижу.

Все православные церкви перестали существовать сразу после «Изменения». После случившегося мало кто верил в Господа и Спасение. Христианство переквалифицировалось в движение, прославляющее избранность, полностью контролирующее советом.

Служитель раскрывает черную бархатную ткань и протирает острую сталь скальпеля.

– Сними с руки все кольца, - деловым тоном обращается ко мне.

Мальчик бесшумно появляется рядом со мной и протягивает обтянутую золотом плоскую коробочку без крышки. Я стягиваю фамильный перстень и избавляюсь от рубинового кольца, бросив их на дно.

– Что дальше? – я наблюдаю, как одетый в черное мальчуган исчезает за бледно-желтой шторой.

– Не терпится присягнуть верности? – служитель поднимает кустистую бровь.

– Только об этом и мечтаю, - фыркаю я.

– Нам не терпится скорее стать мужем и женой, - вмешивается Эмма, будто боится, что я передумаю.

Служитель берет скальпель, пламя свечей пробегает по сверкающему лезвию и меня прошибает холодный пот.

– Протяните над кубком ваши левые руки, - блёклые глаза пытливо всматриваются в наши застывшие лица, - Сегодня каждый из вас поклянется служить друг другу и корпорации.

Я смотрю на руку Эммы, с выступающими из под светлой кожи, рисунками вен. На ее длинные пальцы с продолговатыми розовыми ногтями. Моя ладонь кажется чересчур большой. Темной. Как падающая на солнце тень.

Эмма улыбается мне, замечая мой взгляд и я растягиваю губы в ответной улыбке.

Служитель берет меня за руку и отводит в сторону мизинец. Он делает небольшой надрез и я чувствую холодную сталь на коже. Ощущаю, как мое сердце распухает внутри и меня охватывает абсолютная беспомощность.

– Твоя кровь будет течь в ней, связывая вас вместе.

Мой пульс учащается.

Служитель выдавливает несколько капель в кубок и поворачивается к Эмме.

– Палец Венеры, - он берет ее за безымянный палец и она шумно сглатывает, - У него ключ к вашей совместной жизни, - служитель проделывает с ней тоже самое, что и с мной. Скальпель касается тонкой кожи и Эмма морщится.

Я чувствую легкую пульсацию в порезе и больше ничего. Наверное, всё дело в адреналине. Или во всей этой атмосфере. Служитель перемешивает в кубке нашу кровь и протягивает мне.

– А теперь соедините ваши сердца, - его глаза мрачно блестят, он поджимает губы, словно боится сказать что-то еще.

Я осторожно беру в руки кубок и делаю большой глоток. Вино обжигает сладостью язык, смешавшись с горькой слюной. Я проталкиваю его дальше, к горлу и позволяю стечь в желудок. Дороги назад нет. Я стараюсь, чтобы мышцы лица не выдали моего отвращения. Осушив его до половины, я передаю кубок Эмме.

Она медлит.

– Я всё еще жив, - с язвительным смешком говорю я.

Эмма отвечает мне вызывающей улыбкой и выпивает всё до дна. Я хмыкаю, когда она с грохотом ставит кубок на место. Но изнутри я чувствую беспокойство. Всё здесь мне кажется неправильным. Даже я сам, словно вырезанный из бумаги.

– Пойдемте со мной, - служитель поворачивается к нам спиной и рукой приказывает следовать за ним. Я переставляю босые ноги. Мне нужно пространство побольше. Я хочу оказаться на улице, где смогу нормально дышать.

Он ждёт нас около бледно-желтой шторы.

– Вы знаете слова клятвы?

Я сжимаю руку в кулак, и мышцы моих рук напрягаются, из пореза сочится кровь, я чувствую ее теплую влагу.

– С самого детства, - фыркает Эмма, - Правда, Макс? – она поднимает глаза и ловит мой блуждающий взгляд. По моему телу ползут мурашки и возникает странное ощущение.

Я оказываюсь в своей детской комнате и смотрю на брошюру, что выдали нам в школе. Несколько фраз напечатанных золотистыми чернилами. Но я думаю не о клятвах, что мы должны запомнить, а о Вэй. Мне десять и мы впервые поцеловались на заднем дворе школы.

– Макс? – зовет меня Эмма.

– Да, конечно, - разомкнув сухие губы, отвечаю я и служитель медленно кивает, пропуская нас вперед.

После полумрака, яркий электрический свет бьет по глазным яблокам. Магия ночи исчезает. Теперь Эмма выглядит иначе. При свете всегда всё выглядит бледнее. Комната, в которой мы оказались, меньше и скромнее. Стены выкрашены в перламутровый цвет. Два больших окна задернуты тяжелыми портьерами. Между ними массивное зеркало в позолоченной раме. Меня выворачивает от вида самого себя и я отворачиваюсь.