— Я вам покажу, — сказал кельнерша.

— Это если кто пожелает на ходу… — Купец засмеялся. — Завтра у всех вас денег будет!..

— А я должна уйти домой, — дрожа всем телом, сказала Майя.

Кельнерша положила ей на плечо руку:

— Ты пойдешь домой.

— Сейчас меня отпустите, сию минуту!..

Купец попросил, чтобы все вышли, кроме Майи и кельнерши.

Когда женщины вышли, Шалаев сказал:

— Тебя, Майя, никто пальцем не тронет. Для этого я велел тебе надеть украшения, чтобы отличали. Я всех предупрежу!.. Ни взглядом, ни словом тебя никто не обидит. А когда бал кончится, одежду и драгоценности оставь у себя.

— Не надо мне ни одежды, ни драгоценностей!.. Отпустите меня!..

— Я нынче видел во сне странника. Вот с такой бородой, — Шалаев показал, какая у странника была борода, — белый как лунь. Странник сказал мне, чтобы я бескорыстно одарил женщину, которая поразит меня красотой с первого взгляда. Иначе не видеть мне счастья-удачи. Я человек суеверный…

— Не надо мне драгоценностей, не надо мне одежды… Отпустите меня, — твердила Майя.

— Послушай, странная ты женщина, — ответил купец, — я ценю чистоту в людях так же, как и в золоте, но глупости не перевариваю. Ты ничем не будешь мне обязана, решительно ничем!.. И никому из моих гостей не будешь обязана.

Майю домой не отпустили. Она ни жива ни мертва ходила между столами с серебряным подносом и разносила вино, закуски. Подвыпившие гости бросали ей на поднос бумажные пятерки, десятки. Обескураженная, растерянная, Майя принесла кельнерше на подносе целую кучу денег и спросила, что с ними делать.

— Давай сюда, — сказала кельнерша и дрожащими руками стала загребать с подноса бумажки и прятать за пазуху.

Вислогубый Федорка Яковлев тоже был на балу. Он пожирал Майю глазами и лошадиными дозами глушил водку. Его вскоре развело, и он свалился под стол.

После ужина кто сел за карты, кто горланил песни. В одном углу еврейка целовалась с плешивым, тощим купчиной. Зеленоглазая оседлала какого-то откормленного бородача, невысокого, крепко сколоченного. Он возил свою даму на закорках и громко хохотал.

— Поехали, в коридор, — командовала зеленоглазая. — А теперь по коридору вот в ту конюшню.

— В конюшню — пожалуйста, с великим удовольствием! — бабьим голосом закричал бородач.

У двери, о которой говорил женщинам Шалаев, зеленоглазая слезла. Потом они скрылись за дверью…

Майя сняла с себя драгоценности и бросила их кельнерше. Та опешила, но драгоценности приняла. Платье она тоже молча взяла, бережно сложила и выдала Майе ее ветхую одежду, в которой она пришла в этот страшный дом.

Домой Майя бежала, не оглядываясь.

Федор целый год просидел в Иркутской пересыльной тюрьме. Случалось, что в его камеру сажали заключенных, которые побывали в Александровском централе. И всякий раз Федор расспрашивал о Быкове, Зеленове и Алмазове. Так он узнал, что Быков — на каторжных работах, Зеленов пытался бежать, но его поймали и заключили в одиночную камеру. О Трошке никто ничего не знал.

Наконец-то Федору объявили, что его по этапу отправляют на каторжные работы на Петровский завод, что около Нерчинска. Восемьдесят заключенных, среди которых был и Федор, везли до Нерчинска по железной дороге трое суток.

Федор всю дорогу думал о побеге.

Петровский завод был разбросан по большой территории, в длину занимал восемь верст. Весь двор изрытый шахтами. В них заключенные добывали свинцовую руду с примесью серебра. На заводе добытый металл плавился. Из него чеканили потом медали и монеты. В Петровском остроге томилось восемьсот заключенных. Вместо рабочих бараков, при заводе был острог, длиннющее одноэтажное, здание с бойницами, огражденное высокими стенами. Вот сюда и привезли Федора. Все, которые добывали тут свинец и серебро, были осуждены к пожизненным каторжным работам!

Федора поставили возить дрова к печам, в которых плавилась руда. Утром его поднимали в три часа и цепью приковывали к тачке. Ночевал Федор в переполненной камере — в нее загоняли по тридцать человек.

Заключенных зверски избивали по каждому поводу. За каждое слово возражения полагалось пять ударов плетью. Если заключенный от изнурения падал лицом вниз, его поднимали ударами ног. Самые крепкие и молодые выживали здесь не больше пяти-шести лет.

Поначалу Федор старался, хотя и валился с ног от усталости. Но надзиратель за печью был вечно недоволен. Не было дня, чтобы он не избивал Федора палкой. Фамилия этого изверга очень подходила к нему — Мордобоев.

Федор постепенно перезнакомился с соседями по камере. Были здесь люди всех возрастов: старики, юноши, мужчины средних лет, образованные и совсем неграмотные, народ многоязычный, разношерстный. Федор сдружился с седым тощим стариком, соседом по койке.

Звали старика Василием Пермитиным. Он был дворянином, родился и вырос в Петербурге. Отец его разорился, поэтому сын вынужден был подумать о средствах к существованию. Василий окончил горный институт и поехал на Ленские прииски работать инженером. Нанялся он к золотопромышленнику Габрицкому, ловкому, предприимчивому еврею. Габрицкий в то время открыл новые прииски по реке Кулибрянка. Но Пермитин так и не доехал до места назначения. По дороге с ним произошло такое, о чем он не мог вспоминать без ужаса.