Один из казаков уже принял бочонок. Скособочившись, он держал его, прижав к животу.

Унтер скосил глаза на бочонок:

— Выгружайтесь.

«Мастеровые», громко переговариваясь, высыпали на берег и стали собираться в кучу, ежась под дождем. Как их много! Ни узлов при них, ни сундучков с пожитками. Только инструменты, заботливо перевязанные — не жалели бечевы.

И охота же им тащиться куда-то в такую рань? Добрые люди еще спят, хоть на дворе и светло, как днем — белая ночь, а эти… Путных работников нанял Шарапов.

Дорогу расквасило. Ноги скользили, разъезжались в глинистой жиже.

Командир казачьей сотни есаул Гребенников квартировал в доме священника отца Григория. Занимал он с денщиком три комнаты — половину дома. Во второй половине жила семья священника: матушка и дочь Елизавета, перезревшая полногрудая девица с широким страстным ртом.

Как ни строг был есаул к себе и к своим подчиненным, ничто человеческое ему не чуждо было. Очень скоро он завел с Елизаветой шашни, хотя та все еще дичилась постояльца и краснела, как гимназистка.

Поп с попадьей смотрели на это сквозь пальцы, теша слабую надежду, что их засидевшаяся в девичестве дочь подведет есаула под венец.

А есаул все больше проявлял мужское нетерпение. И однажды велел денщику подкараулить ночью Елизавету, когда та выйдет во двор по нужде, и деликатно втолкнуть к нему в спальню.

Денщик все исполнил в точности.

Елизавета стояла перед ним, как дневное привидение, в накинутом на плечи дождевике.

Есаул бросился к ней и обнял, как обнимают с налета шею бегущей лошади, на которую хотят вскочить.

После непродолжительной борьбы они рухнули на кровать, оставив на полу дождевик. Елизавета протяжно охнула…

В это время в окна и дверь громко застучали.

Есаул вскочил, прикрыв Елизавету буркой.

— Кто там? — крикнул он, как на пожаре.

За дверью ответили более спокойно:

— Красные. Откройте.

— Какие красные? Что за глупые шутки? — Есаул заметался по комнате в поисках кальсон.

Двери с грохотом распахнулись. В комнату ворвалось четверо.

Елизавета громко взвизгнула и нырнула с головой под бурку, оголив ноги.

Есаул никак не мог облачиться в мундир.

— Боевая тревога, господин Гребенников, — насмешливо сказал одни из красных, снимая со стены шашку и маузер — личное оружие командира сотни.

Это был Федор Владимиров.

Денщика тоже обезоружили, втолкнули в комнату белого как мел.

— В городе уже провозглашена Советская власть, а вы тут чем занимаетесь? — не то шутил, не то негодовал Федор. — Ну, готовы?

Есаул покорно наклонил голову.

— Бурку не позабудь, ваше благородие, — напомнил Терехов.

Бойцы засмеялись.

Есаул в сопровождении Терехова и еще трех бойцов ходил по постоям, поднимал казаков и отдавал приказ сложить оружие.

Карабины, пики, шашки сваливали возле поповского крыльца.

У конюшен уже стояли красные часовые.

К вечеру в Вилюйске был создан ревком. Ему и передана была часть трофеев: лошади, седла, фураж, пятьдесят карабинов, пять тысяч штук патронов для защиты Советской власти.

Остальное оружие и боеприпасы погрузили в трюм «Революционного». Надпись с названием парохода восстановили.

Пленные казаки тоже перешли во власть ревкома, который должен был обратить их в пролетарскую веру и потом сформировать из них красный отряд.

Есаула Гребенникова Федор забрал с собой, на борт «Революционного».

Из Вилюйска «Революционный» взял курс на Сунтары.

В Сунтарах Федор узнал на телеграфе неприятные новости: город Олекминск и село Мачу захватили белогвардейцы. Якутск пока что держится, но положение там опасное. Не сегодня-завтра город захватят белые.

Федор приказал капитану «Революционного» вести пароход в Якутск, на помощь Гудзинскому.

У самого устья Вилюя «Революционный» встретился с двумя пароходами. На их мачтах развевались белые флаги. С парохода, идущего первым, стали сигналить: «Сдавайтесь. Сопротивление бессмысленно». Федор подал команду: «К бою!» На борту «Революционного» было два станковых пулемета и сто двадцать бойцов, вооруженных винтовками. У белых было шесть пулеметов и свыше шестисот винтовок.

Второй пароход белых развернулся и стал поперек реки, а первый начал заходить справа, чтобы отрезать «Революционному» обратный путь.