«Революционный» первым открыл огонь, но силы были слишком неравные. На каждый выстрел белые отвечали свинцовым ливнем.

Молоденький пулеметчик с кормы ударил по палубе парохода, пытающегося подойти к «Революционному» сзади. Пулемет заело. Федор видел, как боец суетливо дергал затвор, стараясь его открыть, потом рука его замерла на затворе, голова откинулась. Не обращая внимания на свист пуль, Федор подбежал к пулеметчику. Тоненькая струйка крови стекала с виска. Безжизненные глаза пулеметчика безразлично смотрели на реку. Федор сгреб оставшиеся ленты с патронами и побежал на нос, к другому пулемету. На палубе лежали убитые и раненые. Второй пулеметчик тоже был убит.

— Прыгайте в реку и плывите к берегу! — крикнул Федор тем, кто еще остался в живых, и лег за пулемет.

Новенький пулемет захлебывался, подпрыгивая на обитой жестью палубе. Белогвардейцы отхлынули с правого борта, оставляя убитых. Федор оглянулся на секунду и увидел, как за борт «Революционного» бросаются красногвардейцы. Белые увидели плывущих по реке людей и открыли по ним огонь.

Ушел Федор с «Революционного» последним, расстреляв все патроны. В воде ему подвернулся лиственничный ствол. Вцепился в дерево, спрятал за ним голову. Заметили Федора, когда он уже выбрался на берег. Но рядом была родная тайга, она укрыла Федора.

Семенчик часто слышал от матери о деревне Кильдемцы и о купце Иннокентии, в доме которого он родился. Сбежав из типографии, Семенчик вспомнил об Иннокентии и стал расспрашивать, в какую сторону идти, чтобы добраться до села Кильдемцы.

Проплутав всю ночь, Семенчик к утру добрался до Кильдемцев. Пошатываясь от усталости, он вошел во двор купца. Навстречу вышла пожилая женщина с подойником. Пристально вглядываясь в нежданного гостя, она спросила:

— Вам хозяина? Он еще спит.

Семенчик улыбнулся женщине вымученной улыбкой и ответил, что ему не к спеху, он присядет вот здесь на бревне и подождет. Женщина кивнула в знак согласия и пошла в хотон.

Купец появился во дворе не скоро. Увидев молодого человек, дремавшего на бревне, он подошел и кашлянул.

Семенчик открыл глаза. Перед ним стоял седовласый старик с черными густыми усами. Круглые глаза старика смотрели удивленно. Семенчик догадался, что это и есть Иннокентий, встал.

— Здравствуйте, — учтиво поздоровался он.

— Здравствуй, — ответил купец. — Чей будешь, молодец, зачем к нам пожаловал?

— Я ваш крестник. — Улыбка юноши сразу расположила Иннокентия. — Семенчика помните? А мать мою зовут Майей, а отца — Федором.

— Федор… — повторил Иннокентий, вспоминая. — A-а, Федор!.. Ты сын Федора?.. Семенчик!.. Господи, сколько лет с тех пор прошло, дай бог памяти. Старуха, старуха!..

Из дома, опираясь на палку, вышла дряхлая женщина, кожа да кости.

— Харитина, помнишь Семенчика, нашего крестника?

— Отчего же не помню? Помню… — прошамкала старуха, глядя на гостя подслеповатыми глазами.

— Так вот он.

Тусклые глаза старухи ожили. Она поправила на голове старый платок:

— На отца похож, на Федора. Такой же лоб…

Семенчика как дорогого гостя ввели в дом и стали угощать. Расспросам не было конца. Харитина раза два всплакнула, слушая рассказ о мытарствах Майи с Семенчиком после того, как Федора посадили в тюрьму. О том, что был в Красной гвардии, Семенчик умолчал.

— Зря ты мать оставил в Маче, — упрекнул Иннокентий. — Почему не взял с собой?

— Шарапов не отпустил, — солгал Семенчик.

— А она знает, что ты ко мне поехал?

— Я сказал ей, что поеду на родину.

— Не надо было оставлять мать. Так можете потерять друг друга.

Узнав, что Семенчик окончил церковноприходскую школу, Иннокентий обрадовался.

— Да ты грамотный! А мне позарез нужен писарь. Оставайся у меня, если хочешь.

Семенчику некуда было податься: согласился.

Купец тут же принес конторскую книгу в попросил Семенчика разобраться в каракулях, написанных его рукой. Прочитать их было невозможно.

— Вот так и записываю, а назавтра сам не могу ничего понять. Давай пиши все сначала. — Он стал диктовать. — «Старику Марба пять аршин ситца… Стоимость — два безмена масла… Сыну Ньалбарытта пять аршин сукна на шубу — за корову… Жене Чоротто один лист табаку — за фунт масла… Старику Куллурутта десять аршин ситца — за трехгодовалого бычка…»

Семенчик писал под диктовку купца и думал: «Однако, ты живоглот, каких поискать. Дерешь с соседей по три шкуры за табак и ситец».