Тяжело переживала Майя разлуку с мужем и сыном. Ни единой весточки от Федора, а от Семенчика только одна. Живы ли они?.. Прислушиваясь к дальней перестрелке, Майя готова была бежать в самое пекло, прикрыть грудью сына, родную кровь, спасти, защитить! Но куда побежишь? Бессонными ночами падала на колени перед иконой и молила бога отвернуть от Семенчика пули. Утром, совершенно разбитая, с опухшим от слез лицом, бежала задавать скоту корм, поить лошадей. Порой ее оставляли силы, и она, опустившись тут же на сено, ненадолго забывалась.

Однажды утром, как только взошло солнце, над рекой показался дымок. Шел пароход. Редко сейчас они ходили. Вся деревня высыпала на берег. Майя тоже заспешила к пристани. «Может, какая весточка от сына…» — думала она, сдерживая волнение. Люди шли к причалу неторопливо, вразвалку, а Майя всех обгоняла и обгоняла, возвужденная, нетерпеливая.

— Эта везде поспеет! — злобно бросил ей вслед Шарапов. С ним шли урядник Петухов и волостной староста Юшмин.

В Маче не было никакой власти. Узнав, что в Якутске опять большевики взяли верх, Шарапов, Петухов и Юшмин, опасаясь за собственную шкуру, отошли в тень, выжидая.

Шарапов ненавидел Майю, даже подумывал о том, чтобы убрать ее. Но не решался — время сейчас неустойчивое: сегодня белые, а завтра могут прийти, красные.

За мужчинами важно шла, переваливаясь, разряженная купчиха, сверкая золотом серег и брошек. Она подошла к Майе, стоявшей на берегу в сторонке от всех:

— А ты чего ждешь? Жди, жди вчерашний день. Он тебе собачью смерть принесет вместо добрых вестей.

Майя даже головы не повернула в сторону бывшей хозяйки, все смотрела на приближающийся пароход. На палубе было безлюдно.

Матросы спустили трап. С парохода сошла женщина с большим белым узлом. За подол ее держались две девочки, похоже близнецы.

Остальные не торопились сходить, а может, больше никто и не приехал в Мачу. Нет, вон еще один идет, высокий, молодой, в начищенных до блеска сапогах, хорошо подогнанной кожаной тужурке и военной фуражке. Подошел ближе, все увидели — на фуражке звезда красная. И весь — в ремнях. На левом боку сумка, на правом — наган.

Военный оглядел столпившихся у причала людей, увидел Майю и с возгласом «мама» побежал к ней.

Потрясенная неожиданной встречей, Майя дрожащими руками ощупывала Семенчика, потом прижалась к его груди и замерла. Рядом с сыном она казалась маленькой, жалкой.

Возле них стали собираться люди. Купчиха глазам не верила. Неужели это тот самый заморыш, над которым она, случалось, измывалась.

— Повидаться приехал? — покусывая нижнюю губу, сказала купчиха, выдержав его взгляд. — А помнишь, как ты спинку мне в баньке тер?

Лицо Семенчика побагровело, но он по-прежнему в упор смотрел на бывшую хозяйку.

— Матушка-то твоя как вобла высохла, ожидая тебя. Погляди на нее. А ты, вижу, приоделся, на человека стал похож. Что-то долго тебя не было.

Майя вплотную подошла к купчихе.

— А тебе чего? — нагло спросила та, выставив живот.

Звонкая пощечина чуть не повергла купчиху на землю, до того она была неожиданной. Кругом одобрительно зашумели. Купчиха вскрикнула и, схватившись за щеку, метнула взгляд в сторону мужа, словно прося защиты. Но тот и не, пошевельнулся.

— Вот ироды!.. — выкрикивая угрозы, она быстро уходила с берега.

Над горизонтом поднималась грозовая туча. С реки подул сильный ветер, подхватил песок и мусор, закружил над людьми.

Шарапов повернулся к ветру спиной и зло выругался. Набожный Юшмин закрыл уши, а осторожный Петухов зашипел купцу в ухо:

— Ради бога, потише. Могут подумать, что вы Советскую власть ругаете. — И он воровски оглянулся в сторону Семенчика и Майи.

В деревню они возвращались втроем, молчаливые и злые, похожие на неудачно поохотившихся волков.

У ворот Шарапова остановились, о чем-то пошептались и вошли во двор.

Из-за дальнего леса поднималось солнце. Его лучи золотили кресты Нохтуйской церкви, возвышавшейся на противоположном берегу реки. Птицы, радуясь погожему рассвету, наполняли тишину веселым щебетанием. Где-то куковала кукушка. В прибрежных тальниках ворковали горлицы. Над пахотой серебряными колокольчиками звенели жаворонки. Разноголосицей петушиного крика огласилась деревня. Прохладный воздух, пропитанный запахом хвои, освежал и бодрил.