— Дочь Харатаева — Мария, о которой вы так печетесь, скончалась. Остается загадкой: каким образом вы получили эти бумаги, — судья ткнул на векселя, — от покойницы? Я в своей жизни видел много лгунов, но такого, как вы, простите, не доводилось. За такие вещи вас самого следовало бы передать суду.

— Может быть, вы объясните, господин судья, что произошло? — собравшись с духом, спросил Иван Семенович. — Фальшивые векселя, удостоверенные печатями Намской инородной управы, я получил не от покойницы, как вы изволили выразиться, а от здравствующей дочери господина Харатаева…

— Дочь господина Харатаева скончалась, — перебил судья.

— Когда?

— Три года назад. Вот письменный ответ отца вашей, с позволения сказать, истицы, головы Средневилюйской инородной управы, Вилюйского округа Семена Харатаева. Читайте!..

Адвокат взял бумагу и, шевеля губами, стал читать. На лбу у него выступила холодная испарина.

— Не прочтя сей бумаги, я готов был свидетельствовать под присягой, что фальшивые векселя получены мной от дочери господина Харатаева — Марии, — не глядя на судью, сказал Иван Семенович. — Оказывается, дочь скончалась…

— Вот именно.

— Я это так не оставлю, господин судья. Мне не составит никакого труда с пристрастием допросить женщину, давшую эти векселя, и выяснить ее подлинные цели… Смею вас заверить, что с моей стороны в этом не было никакой преднамеренности. Великодушно прошу извинить меня. В следующий раз буду осмотрительнее. Позвольте забрать бумаги. — Адвокат взял со стола векселя, прошение и раскланялся.

С приездом Федора для Майи наступили радостные, счастливые дни. Семенчик был здоров, он даже пытался ползать по полу. Малыш пользовался всеобщей любовью. Иннокентий задаривал его игрушками и целыми часами возился с ним, забывая обо всем. Он все больше и больше привязывался к Семенчику, словно к родному.

Об Иване Семеновиче Майя вспоминала все реже и реже и уже не терзалась, что отдала ему векселя. «Все равно проку от них никакого, ничего бы мы не добились, если бы даже дело дошло до суда», — думала она.

В один из весенних дней негаданно-нежданно приехал Иван Семенович. Майя обрадовалась, увидев его, но не стала ни о чем спрашивать, ожидая, что он сам скажет.

Гость, хмурясь, прошел в дом. Навстречу ему вышел Иннокентий.

— A-а, пропащий! — зашумел он. — Давненько не приезжал к нам! Что нового? Чем порадуешь?

— Порадовать вас нечем, — сдержанно ответил Иван Семенович и покосился на Майю.

— Майя, самовар, — сказал хозяин и усадил гостя. Оставшись с ним наедине, спросил: — Ну, как в суде?

Иван Семенович махнул рукой и, посмотрев на дверь, сказал шепотом:

— Она все солгала!..

— Как, то есть, солгала?.. — спросил удивленный Иннокентий.

— Все, что она тогда о себе рассказала, чистейшей воды ложь. Никакая она не дочь господина Харатаева. У него действительно была единственная дочь, которая скончалась три года назад. Получена казенная бумага…

Купец по-женски всплеснул руками и защелкал языком:

— А как же векселя?..

— Это предстоит выяснить, как они у нее очутились. Вообще загадочная история.

Майя вошла в комнату и стала собирать на стол. Хозяин и гость молча поглядывали на нее не то со страхом, не то с удивлением. Майя насторожилась, не зная, что бы это означало. Разливая чай, она спросила:

— Где те бумаги, которые вы у меня взяли?

Хозяин и гость переглянулись. Иван Семенович кашлянул и в свою очередь спросил:

— А откуда у вас сии бумаги?.. — И подумал: «Не так начинаю разговор, надо бы пожестче».

Купец повернулся к Майе всем корпусом и строго уставился на нее:

— Ты, оказывается, никакая не дочь головы Харатаева. Как ты могла так бессовестно лгать? Своего хозяина ты сумела в этом уверить, но суд тебе не удалось ввести в заблуждение.

— Да-да, суд… — адвокат хотел сказать «сударыня», — обнаружена плохо прикрытая ложь, выставляющая вас в довольно неприглядном свете. Господин Харатаев, которого вы дерзнули назвать своим отцом, письменно сообщил господину мировому судье через вилюйского исправника, что его дочь Майя… Мария скончалась три года назад и похоронена в Круглой елани возле родительской усадьбы.

Хозяин и гость ожидали, что Майя побелеет или покраснеет, вздрогнет от неожиданности, то есть обнаружит страх, растерянность, как всякий человек, которого схватили за руку. Но нет, она вдруг скривилась, как от тяжелой боли, прижала руки к лицу и громко, навзрыд заплакала, вздрагивая плечами. Рыдала она долго, не замечая присутствия мужчин, словно оплакивала кого-то очень близкого, единственного на свете.

Потом она как будто немного успокоилась, вытерла слезы и сказала, точно жалуясь: