— Мама, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Запыхавшись, Эйрин ворвалась в новый ритуальный зал. Мать стояла возле алтаря, перебирая пальцами руны. Её некогда белая и нежная кожа покрылась тонкими морщинками, а в волосах воронова крыла поблёскивала серебристая сеть, похожая на те, что пылились у дальних стен пещеры в огромных старых сундуках, пока не приходило время для ловли рыбы. Эйрин только сейчас заметила, как постарела Вендела. На миг ей стало жалко эту взрослую, такую слабую, но такую гордую женщину… Что-то давно забытое, похожее на любовь шевельнулось в её сердце… И тут же затихло, как только в ответ прозвучал голос матери:

— Сколько можно повторять, Рина, где твои манеры? — Вендела потёрла друг об друга озябшие руки и, не поднимая взгляда на дочь, пошла к выходу.

— Мама! — в голосе Эйрин прозвучала сталь.

— Ну что ещё? — Вендела устало оглянулась на дочь.

— Я сегодня была в обрушенных пещерах и наткнулась на человека…

— Я надеюсь, ты вела себя осторожно? — приподняла одну бровь Вендела.

— Дело не в этом. Я наткнулась на человека, мама, и он показался мне знакомым, как будто я с ним рядом провела не один час, — Эйрин потёрла виски, — и образы… у меня в мыслях возникли образы тех мест, которые я никак не могла видеть дома. Как будто я была в человеческом поселении, а потом позабыла об этом… Но ведь это невозможно…

— Вот именно, это — невозможно, — Венди смерила дочь снисходительным взглядом, — и когда ты повзрослеешь?

— Мама!

Но младшая из круга семи уже вышла из пещеры. Эйрин, глубоко вздохнув, повертела в руках огарок свечи, лежавший на алтаре, мысленно погружаясь в те образы, что снова и снова всплывали в голове, будто старалась отыскать ключик к этой странной загадке…

— А может, мне и правда пора повзрослеть? — Вернулась в реальность Эйрин. — Пусть мои фантазии прекрасны — разве моё желание, чтоб они оказались правдой, превратит их в правду?

Эйрин опустила на алтарь свечу, которая, не удержавшись, свалилась на бок и прокатилась до другого конца, остановившись лишь у самого края, натянула рукава на холодные пальцы и, натужно закашлявшись от пыли, въедающейся в лёгкие, вышла вслед за матерью.

— А я бы почти всё отдала за то, чтобы это оказалось правдой…

— Крис, — окликнул его один из служителей Ордена, отвлекая от чтения.

— Ну чего тебе? — Крис отложил книгу в сторону и потянулся, разминая затёкшие плечи и шею. Глаза, не привыкшие к чтению — слезились от напряжения. Не дождавшись ответа, Крис окинул взглядом помещение в поисках того, кто потревожил его этим холодным вечером.

«Из холода в холод», — поёжился он, скривив губы в горькой усмешке. Когда Крис представлял себе, как сбежит из подземелья, он надеялся увидеть тот прекрасный мир, о котором слышал от Отчуждённых. Он надеялся ощутить солнечные лучи, согревающие озябшие руки. Услышать пенье птиц вместо шебуршаний летучих мышей, которые устроили себе приют в Регcтейне. Ступить по зелёной траве, которая щекочет ступни. Но вместо этого чуть не помер в первый же день.

Крис до сих пор помнил тот миг, когда очнулся на поверхности. Он долго не понимал, кто он и где. Чуть позже, когда, устав от бега, он бездыханным телом упал в заросли чертополоха, воспоминания начали возвращаться. Он как наяву увидел себя, сжимающего в руках длинную иголку. Услышал, как шепчет слова проклятия, которое, как оказалось, неизбежно принесло бы смерть, закончи он его. Почувствовал, как разрывается сердце от боли, когда понял, кого он старался убить. Расцарапанные ладони обхватили израненные предплечья, а из горла вырвался одинокий громкий вопль ужаса. Он знал — теперь дорога домой ему заказана. Жители Регстейна не были одной огромной семьёй: они часто ссорились, посылали друг друга к праотцам, доносили друг на друга кругу семи… И только одно было всегда под запретом — угрожать жизни одному из своих. Ведьм и так оставалось мало. Каждая девушка могла иметь только одного ребёнка, не все из которых выживали в вечном холоде, затхлом воздухе и темноте. Сокращать численность населения народа, который находился на грани вымирания, было строго-настрого запрещено. Нарушивших этот единственный закон, который ведьмы почитали больше остальных, ждало изгнание. Что ж… Он, видимо, изгнал сам себя.

Крис продолжал сидеть на одном месте, покачиваясь из стороны в сторону с безумным взглядом, когда его заметили люди. Его привезли в какой-то замок, располагающийся по другую сторону подземелья, умыли, одели и накормили… А он всё продолжал думать о своей семье, провожая людей отсутствующим взглядом. На его бледной шее нервно дёргалась пульсирующая голубая жилка, выдавая его состояние. Мама. Он потерял маму. Единственное существо, ради которого стоило жить. Единственное существо, которое он пытался убить.

— Кристер, — снова раздался голос, отвлекая его от воспоминаний, и Крис, тряхнув головой, понял, что находится в библиотеке замка, куда его доставили спасители.

Высокие каменные своды покрывали яркие рисунки сражений двух народов, что жили когда-то в мире и согласии, а теперь память об одном из них оказалась стёрта с лица земли. Вдоль стен тянулись длинные книжные полки, доходившие до самого потолка. В углу комнаты, перед камином, который топился в любое время года, лежала звериная шкура и стояло большое глубокое кресло. Крис, который ещё несколько недель назад почти не умел читать, теперь всё время проводил в библиотеке. Он хотел понять, что с ним произошло и что он такое. Он — тот, кто пытался убить собственную мать. Крис подсаживался как можно ближе к огню, стараясь согреться, но жар от камина не помогал. «Из холода в холод», — в очередной раз повторил он про себя и, наконец, обратил внимание на служку, протягивающего ему свиток.

— Ну и что это? — Крис протянул руку, чувствуя, как пальцы теряют драгоценное тепло, которым едва успели напитаться. — Он развернул свиток и пробежался глазами по тексту.

Когда на небе встретятся солнце и луна,

Схлестнутся вода и пламя,

Появится на свет пророчества дитя,

Мир поделив надвое.

Свет станет Тьмою,

А Тьма — светом.

Звук — тишиной,

Тишина — звуком.

Желанный — предателем,

Боль — смехом.

И мира грядёт новая веха.