— Теплые и мягонькие — цыплята и свежий хлеб тоже, — сказала Ирма.

— У свежего хлеба жесткая корка, на хлеб вы не похожи, — ответил Поби.

— А у цыплят есть перышки…

— У вас скорее перышки, чем жесткая корка, — заметил Поби, и они рассмеялись.

Автомобиль мчался по улице, пока не выехал за город; остановились они перед каким-то освещенным домом. Ирма взяла Поби под руку, и они вместе со всеми вошли в дом. На сей раз расположились в кабинете; Ирма подумала, что теперь-то ее мечта исполнилась. Но откуда-то появились еще какие-то люди: старик с длинной бородой, у которого были крупные редкие зубы, — они показывались, когда он смеялся, так что Ирма приметила его; пришли еще и дамы, одна с красивыми рыжими волосами, другая — брюнетка; с ними были двое моложавых мужчин средних лет. Потом заиграла музыка, и можно было танцевать. Все танцевали так, как Ирма никогда еще не видела. Станцевала и она один раз с Поби, потам танцевала с мужем, и еще со стариком, у которого были редкие зубы, потом… она уже не помнила с кем, голова ее была мутная, и ей было неважно, с кем кружиться в танце. Поби заботился о том, чтобы Ирме было что пить, ведь и другие пили и совсем не ели. Ирма, во всяком случае, не помнила, чтобы кто-то предлагал поесть или ел сам.

Потом наступил какой-то перерыв. Люди, казалось, куда-то уходили или исчезали. Даже Рудольф скрылся со своей дамой. Безымянный молодой человек сидел у стола и таращил свои серые глаза. Бородатый старик разговаривал с мадемуазель Синиметс, держа ее за талию. Поби тоже попытался обнять Ирму, но она оттолкнула его, отступив куда-то в угол, где с одной стороны была стена, а с другой какой-то большой шкаф. Поби оперся одной рукой о стену, другой — о шкаф и стоял так перед Ирмой, будто ангел-хранитель, говоря при этом:

— Теперь вы у меня в руках! Теперь я смогу попробовать, какая вы мягонькая и теплая.

Ирма вдруг наклонилась, чтобы вырваться из рук Поби, но колени ее подогнулись, и она упала на четвереньки. Поби, который пытался ее удержать, упал на Ирму — намеренно или у него тоже подогнулись колени, это так и осталось неясным, — он смеялся и обнимал Ирму. Она пыталась вырваться и наконец вскочила. Но Поби пристал к ней, как репей. Они снова стояли в том же углу, и Ирма, вскрикнув, позвала Рудольфа — один раз, второй и третий, еще несколько раз, — звонким голосом звала она мужа на помощь, будто ей угрожала смертельная опасность. Наконец-то Рудольф явился — в ту минуту, когда Поби обхватил Ирму и хотел ее поцеловать.

— Молодой человек, не насилуйте даму! — сказал Рудольф и дернул Поби за плечо. Но тот ответил ударом кулака. Рудольф тоже что-то сделал, и Поби упал у стола между стульев. Ирма почувствовала, как ее схватили за руки и потащили из комнаты. Последнее, что осталось в ее памяти, были злорадно смеющиеся глаза мадемуазель Синиметс по другую сторону стола, где был и старик с длинной бородой и крупными редкими зубами.

В следующее мгновенье они с Рудольфом очутились на дворе, где сели в автомобиль, держа в руке одежду и шляпы. Когда они проехали немного, Рудольф попросил шофера остановиться, чтобы можно было надеть пальто.

— Поби большой драчун, — когда он выпьет, совсем теряет разум, — сказал Рудольф Ирме.

— А они не едут следом за нами? — спросила Ирма; она уже пришла в себя — от страха и свежего воздуха.

— Нечего бояться, у парней нет денег, — успокоил Рудольф и рассмеялся от всего сердца.

— Над чем ты смеешься? — почти зло спросила Ирма, она чувствовала, что он смеется над нею.

— Смеюсь над тобой! Над тобою! — ответил Рудольф.

— Смеешься, что я позвала тебя на помощь? Считаешь, что я дала бы поцеловать себя этой свинье? Мне ничего не попалось под руку, иначе я влепила бы ему по морде, — сказала Ирма.

— И было бы то же самое, что тогда со мной, на кухне! — от всего сердца засмеялся Рудольф. — А еще обижаешься, когда я называю тебя невинной. Это в тебе, видимо, нарастает все то, чего ты раньше не выносила трезвая, а теперь не выносишь даже пьяная. Если все так и дальше пойдет, ты и перед смертью будешь чувствовать себя невинной девушкой.

Тут Ирма и сама рассмеялась. Она стыдливо пододвинулась к мужу и сказала:

— Это мне и в голову не приходило! Наверное, я очень люблю тебя, если даже пьяная не забываю о тебе. Пьяная я люблю тебя еще сильнее, так что пьяную меня еще трудней совратить.

— Да, моя дорогая, когда ты пьяная, ты еще больше девушка, чем даже когда трезвая, — засмеялся Рудольф, обнимая Ирму.

— Люби меня такой, какая я есть! — взмолилась Ирма.

Когда господину Всетаки так обидно не повезло при первой же попытке совратить свою «неискушенную» жену, он безнадежно махнул рукой — вообще не стал что-либо предпринимать. Да и сама Ирма пришла к убеждению, что делать нечего, придется ей до конца дней своих быть такою, какою она родилась. Только жалко было мужа, и она как бы в тревоге при каждом подходящем и неподходящем случае повторяла, как тогда, вечером: «Милый, люби меня такою», — словно чувствовала, что не заслуживает супружеского счастья.

Рудольф, казалось, прислушивался к словам Ирмы, и они жили как две горлинки, разве что и у него и у нее было много забот: Ирма заканчивала свои курсы, а Рудольф часто ездил на хутор — то один, то с архитектором, то с каким-нибудь еще знатоком. Жену он с собой не брал, она должна была приехать на хутор, когда будет готов их дом, чтобы это было для нее сюрпризом. Возведение свинарника она могла бы наблюдать своими глазами, если бы только захотела, Рудольф не был против этого; она могла бы наблюдать, как с поля воз за возом везут расколотые валуны, из которых потом возведут, так сказать, свинарник благонравия ради, как это представлял себе Рудольф.