— Я могла бы тебя тут же убить, — сказала Ирма и подумала, что Рудольф сумел все же оценить ее молодость и неискушенность.

— Я это увидел и даже понял, что и ты влюблена, только сама еще не знаешь. И все пошло так, как пошло. Сначала была чистая любовь, а потом заговорила и плоть. Ведь и с самой праведной любовью приходит влеченье, и это — то самое, что портит любовь, так что иногда остается не любовь, а только лишь зов плоти. Так происходит со мною и со всеми прочими, как я считал до сих пор. Только с тобой не так. Твою любовь плоть не испортила. Я убедился в этом у рождественской елки и убеждаюсь снова каждый день, ты любишь как девушка, и в твою любовь еще не проникла злая страсть. Я из этого, между прочим, сделал вывод: моя любовь к тебе все же не такая, как нужно, иначе она пробудила бы в тебе страсть, которая медленно подтачивает любовь. Другими словами, если бы моя любовь была такая, как надо, то ты и духовно и физически утратила бы свою неискушенность. Иначе тебе предстоит, доживи ты хоть до ста лет, умереть старой девой. Вот я и стал ломать голову, как бы тебя спасти от такой ужасной смерти.

— Госпожа Бретт в самом деле права: мужчины больше всего озабочены тем, как бы испортить своих жен, — сказала Ирма.

— Кто эта госпожа Бретт? — спросил Рудольф.

— Уже забыл! — воскликнула Ирма.

— Ах да! Твоя англичанка. Ну конечно, в Англии мужчины могут портить своих жен, но…

— Нет, в Англии жены портят своих мужей, говорит госпожа Бретт, — объяснила Ирма.

— Но я совсем не думал о твоем совращении, я только хотел, чтобы ты знала, что подобает знать женщине, и избавилась от своей неискушенности и стала взрослой. Только этого я и хотел. Я познакомил тебя со многими ресторанными львами, потому что заметил, что перед львами не устоит ни одна девушка, особенно когда львы навеселе. Да, кузнечик, я это приметил. Но на тебя не повлиял ни один лев, ни трезвый, ни пьяный. Да, мой кузнечик, увидев это, я подумал, как же я спасу тебя от смерти вековухи, если даже львы на тебя не действуют? Неужели мне придется лечь в могилу с таким пятном, — моя жена останется неискушенной?

— Ты сам вовремя должен уйти в сумасшедший дом, не то у нас с тобой еще случится беда, — сказала Ирма и попыталась засмеяться; ей показалось, что муж обратил все в глупую шутку. Но он заговорил вполне серьезно:

— В сумасшедший дом или еще куда, но я был всерьез озабочен. Потому я и предложил тебе все эти языки и курсы, что думал — может, они помогут.

— Но и они не помогают, — усмехнулась Ирма.

— Да, не помогают и они, по крайней мере, не помогли до сих пор, — покорно согласился Рудольф.

— А теперь они уж и подавно не помогут, — убежденно сказала Ирма.

— Да, теперь они не помогут. Надо бы предпринять что-то иное, — заметил Рудольф.

— Тебе не стыдно? — спросила Ирма. — Но если ты так хочешь, чтобы я была искушенной, я на все согласна.

Ирма сказала бы и еще что-то, но, едва услышав самою же сказанное «на все согласна», она замолкла. С этим девизом Лонни когда-то советовала ей искать место, но для Ирмы тогда это было неприемлемо, теперь же она была согласна на все.

— В том-то и беда, мой кузнечик, что я не смогу тебе помочь.

— Ой ты, бедняжечка, не в силах помочь своей же собственной жене! — с сожалением сказала Ирма.

— Увы, но это так, — сказал Рудольф. — Как тебе поможешь, если даже золото и драгоценные каменья не пробуждают в тебе страсти. Я дарил тебе украшения, но ты не носишь их. Даже духи последнее время стоят у тебя нетронутые, ты все только моешься. Это ужасно!

— Я не хочу, чтобы все обнюхивали меня, — объяснила Ирма. — Когда был запах клевера, что оказалось неправдой, мне было хорошо, но когда появился запах духов, что было на самом деле, мне стало противно: подходят нюхать, так что ноздри шевелятся. Я хочу, чтобы от меня пахло мною самою, да и то лишь для своего мужа, но у меня больше нет мужа!

— Все-таки есть, мой кузнечик, пока еще есть, — сказал Рудольф.

— Да нет же, — возразила Ирма и вдруг снова ощутила, что рот ее сводит судорога, а голова вздрагивает. — А знаешь, к какому решению я пришла в эту ночь? Сколько бы ты и как ни обманывал, все равно не избавишься от меня: я все равно люблю тебя, люблю вопреки своей и твоей воле. К тому же я подумала, что раз не можешь обойтись без обмана, что ж, обманывай, я уж как-нибудь снесу все ради любви. Я быстро постарею, и глаза мои потухнут от слез, это уж наверняка. В деревне я знавала женщину моих лет, глаза у нее потухли за полгода. Тогда я не знала, отчего это бывает, но теперь понимаю, что это была любовь, самая настоящая любовь.

— Да, это ужасно! — сказал Рудольф. — Но веришь ли ты мне хоть капельку? Что, если я поклянусь в том, что…

— Лучше не клянись, — перебила Ирма, — ты ведь сам однажды говорил, что не держишь своих клятв.

— Тогда я просто скажу: до тех пор, пока ты меня любишь, я не буду тебя обманывать, — произнес Рудольф.

— Ты свяжешь себя до смерти, — предостерегла Ирма. — Поменьше обещай, так будет, пожалуй, вернее.

— Если до смерти, так до смерти, — сказал он.

— Перед свадьбой ты устраивал себе всякие преграды, чтобы ты не смог отступить, — сказала Ирма, — не хочешь ли сделать сейчас то же? Не могли бы мы предпринять что-то, что помогло бы тебе помнить об обещании?

— Что именно? — спросил Рудольф.

— В рождественский вечер я просила у тебя ребенка, — сказала Ирма, и губы у нее задрожали.

— Милая женушка, поверь, что я тебе скажу: ребенок не поможет, если не поможет любовь. Не подействует ничто, если не подействует любовь, — повторил Рудольф.

И начались удивительные дни, более удивительные, чем вся жизнь Ирмы дотоле. Она никогда и не представляла себе, что возможны такие дни. Она помнила много весен, да, Ирме только теперь подумалось впервые, что она помнила много весенних дней в конце зимы, но они не были такими, как нынешние. Это было, пожалуй, потому, что в деревне перед глазами всегда стояли сверкающие снежные поля, теперь же она видела их, только когда они выезжали за город. К тому же тогда Ирма видела эти белые поля и заснеженные деревья одна, только своими глазами, теперь же они видели их вдвоем, и между ними была любовь, как весеннее солнце, и небеса сверкали синевой, а облака белизной.