Мужчины придерживались немного другого мнения об этом браке, они и об Ирме думали иначе, нежели дамы. Кое-кто находил Ирму прелестной. Есть в ней что-то, хотя неизвестно что. Спрашивали, как Рудольф нашел такую, где вынюхал, и удивлялись его хорошему нюху. Говорили, что у Ирмы необыкновенные глаза, строгие брови и густые ресницы и — что главное — все естественное! Хотя бы это что-то да стоило. А чего не хватало в профиль, то восполнялось в анфас… Ножки точеные и маленькие. Нет, нет, Рудольф еще раз доказал: что касается женщин, у него есть вкус и понимание. Непонятно только одно, почему он женился на ней, н-да, тут немного непонятно. Влюбился он в нее, что ли? Не совсем правдоподобно, но и невозможного ничего нет, ему уже порядком, годы, пожалуй, кризисные. Неужели по-иному он не смог сойтись с девушкой? Это, пожалуй, вернее всего: не сумел, не смог ждать, так оно и получилось.

Если бы Ирма слышала эти разговоры, она, пожалуй, спросила бы: а куда делся мой выпуклый лоб, который говорит об уме и сметке и вообще о духовности; это ничего не значит, что ли? Или считаете, что и выпуклый лоб относится к моим округлостям, восполняет изъяны тела? А моя чистота, духовная и телесная воздержанность и цельность, разве они ничего не стоят? Разве Рудольф стал бы болеть животом и ставить компресс из-за какой-то «сестры» или пришло бы ему в голову врать о запахе клевера, если бы у него в самом деле болел живот и если бы компресс ставила какая-то из «сестер»? Или, скажите все же, так же справилась бы со своим стыдом эта «сестра», как и я, и сказала бы она своему господину, что он должен держать себя повежливее, если он в самом деле хочет, чтобы она, «сестра», поставила ему компресс, так как никакого более подходящего средства в доме нет? Все это и еще кое-что Ирма спросила бы у мужчин, если бы она услышала их разговор. Но одно она не смогла бы спросить, хотя у нее был выпуклый лоб, который, по мнению мужчин, восполнял мелкие изъяны тела, а именно — знают ли мужчины, какою страшно глупой была Ирма, ставя компресс своему хозяину и веря в запах клевера. И в самом ли деле они считают, что ум в мире стоит больше, чем глупость?

Но, разумеется, Ирма ничего не слышала и не спросила. У нее не было на это времени. После регистрации они вместе со свидетелями поехали куда-то в ресторан, на сей раз заказали кабинет — Рудольф не был больше женихом — и ели и пили, пока голоса не стали громкими и ноги Ирмы не размякли, точно они были из ваты. Когда вставали из-за стола, Рудольф поддерживал ее, потом помог ей одеться и дойти до автомобиля. Но никому до этого дела не было, никто не обратил внимания, была свадьба, и свидетели твердили, что теперь, когда молодые поедут домой, и начнется самая свадьба, только в другом ресторане и в более уютном обществе. Невеста и жених обычно самые скучные люди на свете, особливо если они влюблены, так полагали свидетели, и потому они захотели закончить свадебное торжество в компании тех, кто не в браке и не влюблен, а только весел и мил.

В автомобиле сердце Ирмы заколотилось — она подумала о квартире, из которой ушла несколько недель назад как служанка, ушла плача, в сопровождении дворничихи, которая все повторяла, что дольше всех оставались у господина те, что постройнее и побойчее, которые вроде лошадей на ипподроме. А теперь Ирме предстоит остаться дольше всех, будто она самая стройная и бойкая. Войдя в дверь, она изумленно остановилась: за короткий срок квартира преобразилась — на стенах были новые обои.

— Ах, вот почему ты не пускал меня сюда раньше, — сказала Ирма, стоя посреди комнаты, одетая в шубку, пуговицы которой расстегивал муж. — Ты хотел меня удивить.

Но Рудольф ничего не сказал, обнял Ирму и поцеловал, точно давно уже ждал этой минуты. Потом он отвел ее в зал, где стояли вещи и лежали свертки, вроде были принесены сюда прямо из магазина. Видя все это, Ирма вдруг ощутила, что ноги ее опять стали как ватные и муж должен бы взять ее на руки и положить рядом с другими свертками или отнести куда-нибудь еще, если таково его желание.

— Зачем все это здесь? — наконец спросила Ирма.

— Чтобы ты первая сама до всего дотронулась и все увидела, — ответил муж.

Сердце Ирмы вдруг тревожно сжалось в груди, она вспомнила, что Рудольф говорил о своем страхе, и подумала: значит, это все из-за большого страха. Все это для того, чтобы он не мог отступить и бросить ее.

— Ты все еще боишься? — спросила Ирма у мужа, но он не ответил, только улыбнулся и поцеловал ее. — Почему ты не отвечаешь? — снова спросила Ирма.

— Разве я вообще когда-нибудь боялся? — сказал Рудольф, как бы задумавшись.

— Но при виде всего этого на меня нападает страх, — сказала Ирма.

— Бойся, бойся, дорогая, без страху нет любви, — утешил ее муж и, сняв с нее шубку и бросив ее здесь же на стул, спросил: — Ах, ты из-за страха не хочешь видеть, что в этих коробках и свертках?

— Совсем не из-за страха! — воскликнула Ирма. — Я так измучилась, что не в силах радоваться. Если ты разрешишь, я оставлю прочие радости на завтра, сегодня и так всего достаточно было.

— Еще ведь ничего не было, дорогая, — ответил Рудольф.

Что последовало затем, было как сон и сказка.

Рудольф сел на стул и потянул Ирму за руки к себе, словно хотел, чтобы она села ему на колени. У Ирмы, по крайней мере, было предчувствие, что сейчас это произойдет, если вообще произойдет что-то, она такая усталая и измученная и должна непременно куда-то сесть — сесть поближе к мужу и отдохнуть. А раз уж другого местечка возле мужа нет, пусть он посадит ее к себе на колени.

Но муж как будто и не догадывался, что жена так устала и измучилась. И он притянул ее к себе поближе, так что она стояла между его коленей, и обнял ее, но не за талию, как тогда на кухне, а за бедра. Только лицом своим он опять зарылся ей в грудь и замер, будто читал про себя какую-то молитву, которую Ирма еще не знала.