многие другие, репрессирован и погиб в заключении. Реабилитирован посмертно.

Впрочем, о гражданской войне мы имели возможность послушать не только

из уст, так сказать, третьих лиц. Среди летчиков отдела был участник

гражданской войны, награжденный еще тогда боевым орденом Красного

Знамени, — Борис Николаевич Кудрин. Глубоко интеллигентный человек, свободно владеющий иностранными языками, прекрасно играющий на рояле, Борис Николаевич в совершенстве владел и искусством рассказчика, но —

удивительная вещь! — начисто лишался его, как только дело заходило о его

собственных заслугах. А ему было о чем рассказать. Он штурмовал конницу

Мамонтова, участвовал в боевых операциях на Кавказе и совершил много других

интересных и немаловажных дел. Но чтобы вытянуть из Кудрина мало-мальски

связный рассказ о себе самом, требовались незаурядные дипломатические

таланты Корзинщикова и Чернавского в сочетании с дружным напором всех

присутствовавших слушателей. Впоследствии, уже в конце Великой

Отечественной войны и после нее, он, находясь в относительно преклонных (по

авиационным понятиям, конечно) годах, принимал участие в столь острых и

сложных полетах, как испытания самолетов с ракетными двигателями (БИ-2 и

другие).

59

* * *

Никогда в жизни мне не приходилось и, я думаю, уже не придется делать

столько дел одновременно, как в те месяцы, о которых идет речь: освоение

пилотирования новых типов самолетов, полеты в качестве наблюдателя, работа

над дипломным проектом, изучение методики летных испытаний. Сейчас мне

даже не вполне понятно, как я все это более или менее успевал делать.

Но делалось все это, что называется, «в охотку». Да и все вокруг меня

работали много, интенсивно, в полную силу. У каждого в нашем коллективе было

ощущение, что мы —в центре событий, что делаем дело, не только самое

интересное на свете для нас, но жизненно важное для страны.

Казалось бы, налицо все основания вспоминать это время как одно из самых

счастливых в моей жизни.

Однако сказать так по совести — не могу.

Сложным, каким-то «раздвоенным» было для нас то время.

С одной стороны — замечательная работа. Полеты! Наконец, просто

молодость, естественно несущая в себе мощный заряд оптимизма.

А с другой — тяжкая, гнетущая атмосфера разворачивающихся массовых

репрессий. Сейчас нередко приходится слышать высказывания людей о том, что

им, мол, «раскрыл глаза» 20-й съезд партии. Что ж, допускаю, что кому-то только

он, этот съезд, глаза и раскрыл. Особенно если человек их сам — сознательно или

подсознательно — зажмуривал. Хотя, конечно, справедливо, что именно с этого

съезда начался поток информации о конкретных фактах, в совокупности своей

составлявших понятие «сталинский террор»... Но в основном, в главном

страшная суть происходившего не могла не раскрыться мало-мальски

мыслящему человеку, когда полетели, одна за другой, многие головы людей, известных этому человеку лично. Людей, вся жизнь и реальные заслуги которых

вызывали уважение и полное доверие. Можно было поверить, что ловко

замаскировался один «враг народа», другой, третий. . Но не такая масса! В том

числе начальник ЦАГИ Н. М. Харламов или возглавлявший наш Отдел летных

испытаний старый коммунист, участник гражданской войны, один из старейших

деятелей советской

60

авиации В . И. Чекалов. А в одно туманное октябрьское утро 1937 года, придя на

работу, мы увидели, как маляры поспешно замазывают буквы «АНТ» на хвостах

стоящих на приангарной площадке самолетов. Сомнений не оставалось: посадили

и Туполева. .

И все-таки работа шла. Шла интенсивно, в полную силу каждого из нас —

тут я имею в виду не только наш коллектив, но и, насколько можно было видеть, все наше общество в целом. Почему? Не берусь дать на этот вопрос

исчерпывающий ответ, но думаю, что немалую роль сыграл нравственный

уровень народа, оказавшийся выше нравственного уровня его руководителей.

* * *