– Дам не брать!
– объявил Сара условие кона. Он сидел на прикупе. Ходи, Дракон.

Кутузов медлил: на руках три дамы, плохо одетые. По условию игры он должен сплавить их другим. Сделать это надо в такой момент, когда откупиться от них никто бы не мог.

С первой дамой Кутузов не рассчитал,

– Лиду, жену дарю...
– крикнул он, выкидывая под ход Андрюхе.
– Бери!

– З-зачем она мне?
– ответил Андрюха, который заикался. Вовян тоже не взял, и Кутузов забрал жену обратно.

– Значит, верна, - решили игроки.

– А что? Раз из Канады пришли: курей этих возили, пышных... Дома восемь месяцев не был, - рассказывал боцман, остановив игру.
– Смотрю: женщина загорелая, ничего себе. Я к ней: "Разрешите?" А она: "Нахал!" - и бац мне сюда. Смотрю: жена.

– Н-не уз-з-знала?

– Откуда? Я себя не узнавал, так на курях отъелся. Ряшка была, что вот...
– Кутузов, приподнявшись, похлопал сзади.

– А ты ее?

– Что я? Прическу изменила, перекрасилась, с юга... Скажи, Леша?

– Coy-coy.

Боцман Кутузов обычно начинал рассказ как реальную вещь, но по ходу изложения изменял его, подчиняя порыву своего могучего воображения. И тут он играл "втемную": или вызывал у слушателей изумление, или же терпел провал, если воображение подводило. На этот раз игроки были потрясены.

– Эммочка...
– представил свою знакомую Ильин. И зачитал строчку из ее письма: - "Благодарю тебя, мой любимый, что ты существуешь на свете..."

– Не говорит, у кого списала?
– ехидно спросил Вовян, которому Эммочка предназначалась по игре.

– Пишет: "Прости, Женя, возможно, называю тебя неправильно"...

– Имя з-забыла...

– Моя жена тоже такая, - Кутузов перевел разговор на свое.
– Никогда не указывает правильно размера. А тут рейтузы появились, арктического цвета... Как солнышко засветила б!

– Разве она тебе деньги дает?

– Свои есть. И всегда при мне...
– Кутузов начал ощупываться, и лицо его выразило замешательство.
– Трусы сняли!
– воскликнул он.
– Когда спал, снял кто-то.

Картежники рассмеялись, приняв это за розыгрыш. Но тут отозвался за занавеской Ковшеваров.

– Ты мои трусы надел, вот я их и снял.

– Как твои?
– Кутузов вскочил как ужаленный.
– Ишь ты, хохол...
– И он, с чудовищной быстротой раскрыв рундук, а потом фанерный чемоданчик водолаза, выхватил оттуда то, что хотел: тряпочные трусы, с цветочками.

– Так это же мои!
– взбеленился было Гриша, но остолбенел перед доказательством: резиновой прокладкой на внутренней стороне с десяткой в ней, целой и невредимой после стирки и глажения.

Там, в чемодане, лежали еще одни такие же, с цветочками, и до Ковшеварова дошло, что он по ошибке выстирал боцманские трусы, приняв их за свои.

– Что я наделал?
– прорыдал Гриша, падая в койку.

– Не горюй, Гриня, - успокаивал друга Трощилов.

Но горе Ковшеварова не имело границ:

– Что я наделал...

– "Наделал"! Хорошее дело сделал, - сейчас Кутузов обижался уже за то, что человек, сделав хорошее дело, принимает его за плохое.

Ковшеваров, обессилев от конфуза, задернул занавески и затих. К Кутузову же вместе с трусами пришла удача.

– Марья Ивановна, - подержал он на весу следующую карту, изображая неимоверную тяжесть.
– Отдавать или нет?
– спросил он у Дюдькина.

– Письма не написала...

– Значит, отдадим!

И Вовяну ничего не оставалось, как брать: откупиться было нечем. Вовян, если проигрывал, переживал из-за пустяка. А когда Кутузов вручил ему напоследок бабу Сашу, пережившую шесть пароходов, нервы у моториста раскисли.

– Я плачу, - сказал он, удивляясь.

– Успокойся, Пушок.

– Не могу...

Вовян, утираясь, вышел.

Андрюха задержался, чувствуя неловкость за товарища.

– Из-за девчонки переживает, с "Ванцетти", - назвал он пассажирский теплоход "Сакко и Ванцетти", который совершал круиз по Арктике.
– У него на шлюпке последняя очередь.

Шаров сразу поднялся, и все поняли, что он уступит свою. В тишине опять задал вопрос Дюдькин:

– Но ведь дочка могла написать?

Никто ему не ответил. Тогда повар решился: