”Это новый парень, — сказал один. — Знаешь, кто он?”

”3наю, — сказал другой. — Еще один актер, его зовут Оливье”.

”Вот как! Это не он играл Нельсона в голливудском фильме?”

”Он самый”.

“Надо же! — фыркнул второй офицер. — Ни капли не похож на Нельсона”.

Оливье улыбнулся. Но то, что его узнают, скоро перестало казаться забавным. Он не мог избавиться от ореола кинозвезды и, словно в школьные дни, чувствовал себя окруженным невидимым и неуловимым барьером, который мешал воспринимать его как “одного из всех”. Он жаждал признания в качестве полноправного офицера морской авиации, летчика, бывшего прежде актером, но был обречен оставаться актером, который теперь играл летчика.

Тем временем звезда экрана Вивьен Ли выступала в скромной роли молодой офицерской жены, переезжающей вслед за мужем с места на место. Она отклонила предложение ”Тиэтр-Гильд” сыграть в Нью-Йорке Клеопатру с Седриком Хардвиком-Цезарем. “Мое место рядом с Ларри,” - ответила она. Но нельзя было до бесконечности вести такую скучную и бездеятельную жизнь, и, понимая растущую в ней неудовлетворенность, Оливье уговорил Вивьен найти пьесу, чтобы вновь ступить на лондонскую сцену. Для возвращения надо было подобрать идеально подходящую ей роль, и в конце концов Оливье остановился на Дженнифер Дюбеда в “Дилемме доктора” Шоу. Согласившийся на возобновление, Хью Бомонт решил поставить спектакль в пышных декорациях и элегантных эдвардианских туалетах, которые дали бы зрителям забвение в однообразной скудости военной Англии.

7 августа 1941 года Оливье с Вивьен поехали в Лондон и посмотрели в “Одеоне” “Леди Гамильтон”. Через четыре дня она приступила к репетициям. Перед вест-эндской премьерой пьеса должна была идти в провинции полгода. Полгода они виделись лишь по уик-эндам, в течение нескольких часов, после долгих и утомительных переездов. В марте 1942 года, когда спектакль наконец пошел в “Хеймаркете”, они смогли жить вместе в своем домике недалеко от Уорти-Даун; но вставать каждый день приходилось в половине седьмого: он на мотоцикле отправлялся на аэродром, она на поезде — в Лондон. В скромной женщине в простом плаще и косынке, съежившейся в углу грязного купе с неизменной книжкой Диккенса, трудно было узнать прогремевшую на весь мир Скарлетт О’Хара. Однажды она услышала, как двое попутчиков обсуждают летные качества ее мужа, в в частности умение летать в строю. “Он как рыба на суше”, — сказал один. Вивьен знала, что тот отчасти прав. Активная роль, которую Оливье прочил себе в войне, была бесконечно далека от его нынешних обязанностей: подготовки стрелков или руководства лагерем для подростков из учебного авиационного корпуса; Оливье тяжело угнетала мысль о множестве друзей-актеров, действительно рискующих жизнью в бою. Ко всему прочему, его все больше стали загружать выступлениями. Эта, как его убеждали, жизненно важная деятельность по поддержанию духа армии не приносила ему удовлетворения, а иногда казалась напрасной потерей времени.

В феврале 1942 года, например, от имени военно-морской авиации Оливье поручили организовать концерт. Ему самому предстояло спеть матросскую песню и появиться в монтаже эпизодов из “Генриха V”. Все шло хорошо до специального представления, назначенного в “Гаррисон-тиэтр” в Олдершоте. Более неудачное время для выступления трудно было бы придумать. Концерт невольно совпал с тем событием, которое отнюдь не стало “звездным часом” в истории морской авиации.

12 февраля два немецких боевых судна добрались до Гельголанда. И английский флот, и авиация были застигнуты врасплох. В неудачных попытках потопить корабли противника погибло около сорока самолетов. Это унизительное поражение крайне отрицательно подействовало на общий настрой и вызвало новый страх перед фашистским вторжением. Морская авиация действовала в короткой схватке весьма достойно, но, несмотря на отвагу, осталась проигравшей стороной, и потому флоту вряд ли подобало сейчас демонстрировать свои художественные таланты в главным гарнизоне страны. Концерт, потерпевший полное фиаско, остался для Оливье самым неприятным в жизни вечером на театральных подмостках. Люди в форме цвета хаки, стремясь максимально досадить людям в синей в форме, свистели, улюлюкали и кричали с такой силой, что некоторых артистов не было слышно вообще. Из-за известной элитарности его номера Оливье был принят еще хуже остальных. Едва вступив на сцену в сияющих доспехах, он был встречен пронзительным хохотом и каждое его слово сопровождалось непристойными комментариями. В лучшем месте программы, речи в день святого Криспина, поднялся такой гул, что вскоре уже ничего нельзя было разобрать. Однако Оливье упорно стоял на своем и наконец, после долгого ряда томительных минут, решился на последнюю отчаянную попытку утихомирить зрителей. Это был вдохновенный театральный жест. Внезапно устремившись к рампе, он бросился на колени, устремил взгляд ввысь, словно к богу, сжал руки и замолчал. Зал был ошарашен. Люди притихли, пытаясь понять, в чем дело. Воспользовавшись секундой тишины, Оливье с жаром начал молитву Генриха перед Азенкуром, неотразимый крик его души:\

О бог сражений! Закали сердца,

Солдат избавь от страха и лиши

Способности считать число врагов...

(Пер. Е. Бируковой)

Вот это их захватило… Они дослушали короткую молитву до конца и, когда закрылся занавес, даже наградили Оливье аплодисментами. Однако то было скудное вознаграждение за полностью испорченный вечер.

Он по-прежнему выполнял скучные повседневные обязанности, не пускавшие его в воздух, и недели не проходило без особых распоряжений командира, который, по указанию Адмиралтейства, посылал Оливье то на патриотическую радиопередачу, то на благотворительный концерт, проводившийся в интересах всей нации. Би-Би-Си хотела, чтобы он читал стихи лейтенанта авиации Джона Падни. Министерство информации сделало фильм, где он должен был декламировать “Слова для битвы” — сопроводительный текст из произведений Мильтона, Блейка, Теннисона, Браунинга, Киплинга и Черчилля. В Альберт-холле необходимо было произнести заключительную речь в литературно-музыкальном представлении “Битва за свободу". Не мог бы он уделить несколько дней, чтобы озвучить документальную ленту о героическом сопротивлении, оказанном Мальтой "Люфтваффе"? Этой череде не было видно конца... Оливье потерял всякую надежду когда-либо попасть в настоящий бой. Вдруг он узнал об открывающейся перспективе: набирали добровольцев для освоения “Уолрусов”, маленьких летающих лодок, запускавшимся прямо с линкоров. Он немедленно подал рапорт о переводе, который, к ужасу его жены, был уловлетворен. Месяца через три надлежало приступить к специальной подготовке.

В перерыве Оливье согласился провести время в Денхэме, где снимался фильм, который должен был сыграть важную пропагандистскую роль и послужить делу укрепления англо-советских отношений в столь критический период. В этой картине под названием “Полурай” Оливье, постриженный “ежиком” и наученный безупречному русскому произношению, играл Ивана Дмитриевича Кузнецова, советского инженера, посланного устанавливать контакты с британской судостроительной компанией. Сценаристом и продюсером был выходец из России Анатоль де Грюннальд, режиссером Энтони Асквит, сын бывшего премьер-министра; фильм, содержавший отменную пробританскую агитацию, в то же время тонко давал понять, что русских, совсем недавно именовавшихся “красной угрозой”, нынче неплохо иметь в союзниках.

Окончание съемок должно было совпасть с 25-й годовщиной со дня образования Красной Армии — событием, отмечавшимся по всей Великобритании яркими шествиями и хвалебными речами и ставшим самым заметным выражением англо-советской солидарности во время войны. В Лондоне кульминацией торжеств стало грандиозное празднество “Салют Красной Армии”, организованное 21 февраля 1943 года в Королевском Альберт-холле.

Унылая служба в Уорти-Даун казалась в это время бесконечно далекой. Супруги Оливье вновь окунулись в бурлящий мир шоу-бизнеса, вновь встретились со старыми друзьями в Лондоне и пригороде. Снимаясь в “Полурае”, Оливье арендовал дом в деревушке Фалмер в Бэкингемшире. Это было недалеко от Денхэма и позволяло проводить гораздо больше времени с Вивьен, у которой ежедневные поездки в Лондон значительно сократились. Почти через год после премьеры в ”Хеймаркете” “Дилемма доктора” по-прежнему процветала, приближаясь к беспрецедентному итогу, составившему 474 спектакля.

Армейская карьера Оливье подходила к концу. Он дал согласие сниматься в “Полурае” при условии, что отсутствие в рядах морской авиации не помешает ему приступить к подготовке на “Уолрусе”. Но, когда съемки уже подходили к концу, он получил последний обескураживающий удар. Выяснилось, что “Уолрусы” сняты с вооружения; надо было возвращаться в Уорти-Даун, к привычному кругу рутинных, небоевых обязанностей. Известие отняло у него остатки надежды когда-либо попасть в бой, и с этого момента он прекратил напрасную борьбу за то, чтобы быть сначала летчиком, а уже потом актером. Если его непрерывно посылали работать в кино и на радио, не проще ли было отдаться этому целиком и сделать что-нибудь действительно ценное? И такая возможность возникла незамедлительно; представился случай, повлекший за собой самое рискованное начинание в жизни Оливье, которое поглотило его творческую энергию на следующие полтора года. Это была экранизация “Генриха V”.