Хотя 29 декабря на Лондон обрушилась самая жесткая бомбардировка за всю войну, приведшая ко второму колоссальному подару, сражения в Атлантике еще не достигли своего апогея. Тем не менее это было не легкое время для переправы. За месяц потери в тоннаже составляли тогда в среднем 300 тысяч, и Оливье приготовились к худшему, особенно обнаружив, что на их американском корабле трое старших офицеров, включая капитана, были немцами. Вивьен, свободно говорившая по немецки, уловила обрывки разговора, еще сильнее укрепившие ее в подозрении, будто они находятся в руках нацистских шпионов. Мрачным смыслом наполнились малейшее движение глаз или кивок, и все путешествие прошло в атмосфере подозрительности, подходящей для шпионской мелодрамы с Конрадом Фейдтом и Эрихом фон Штрогеймом. Однако, благополучно, без всяких драматических инцидентов, прибыв в Лиссабон. Оливье с мисс Ли заключили, что у них просто разыгралось воображение. Впрочем, впоследствии они стали судить иначе, услыхав, что несколько членов команды были арестованы по обвинению в шпионаже.

“Битва за Англию” прервала регулярное воздушное сообщение между Лондоном и Лиссабоном, которое во время “липовой войны” осуществлялось голландским филиалом БОАК. Однако с 17 декабря полеты возобновились, и после трехдневного пребывания в Лиссабоне Оливье удалось заказать билеты на рейс в Бристоль. После двух лет роскошной жизни в Калифорнии и Нью-Йорке встреча с военной Англией стала для обоих драматическим и незабываемым впечатлением. По контрасту с Лиссабоном яркие огни не освещали большого, расползшегося в разные стороны Бристоля, вместе с его полумиллионным населением погрузившегося в темноту. Их отвезли в отель, где все стекла были выбиты взрывом бомбы. По дороге они видели картины массовых разрушений, большей частью произведенных сокрушительной бомбардировкой города 24 ноября. Стоявший в гостинице лютый холод заставил их лечь спать полностью одетыми, что оказалось весьма благоразумным, так как очень скоро их подняли жуткие завывания сирен, столь привычные для всех остальных. На улице падали бомбы, лаяли зенитки, прожектора расчерчивали небо — представление son et lumiere в вагнеровском духе. Несмотря на холод и усталость, они чувствовали странное воодушевление. Они были по-настоящему счастливы. Они находились там, где им надлежало быть.

Вслед за Дэвидом Нивеном и Ричардом Грином, уже служившими в армии, Оливье стал третьим известным актером, вернувшимся из Голливуда, и полагал, что летный опыт даст ему преимущества при зачислении на действительную службу. Надежды на то, чтобы в тридцать три года попасть в боевые летчики, не оставалось, но летать в морской авиации шансов было больше (в конце концов, Ричардсона приняли на службу в тридцать семь лет), и, едва они с Вивьен вернулись в свой разбомбленный лондонский дом, Оливье подал заявление. На первой же медицинской комиссии он с ужасом услышал, что ему собираются отказать из-за легкого повреждения нерва в одном ухе, которое он заработал год назад во время полета в оглушительный шторм. Дефект был пустяковым; договорившись с одним из врачей, он смог получить другое заключение, разрешавшее ему небоевые полеты. Тем временем они с Вивьен примкнули к группе актеров, дававших концерты на аэродромах в пользу Благотворительного фонда военно-воздушных сил.

Ожидая призыва, Оливье показался в роли Джонни-охотника в пропагандистском фильме ”49-я параллель” с участием одних звезд. Картина, поставленная совместно М. Пауэллом и Э. Прессбергером, повествовала о приключениях экипажа севшей на мель немецкой подводной лодки, который пробирается через Канаду, стремясь поскорее укрыться на территории нейтральной Америки. Снимавшиеся в фильме знаменитые актеры — Лесли Хоуард, Антон Уолбрук и Реймонд Мэсси — согласились на половинные гонорары. Говорили, что Элизабет Бергнер совсем отказалась от денег, но ей пришлось оставить работу через несколько дней натурных съемок в Канаде. Она была с самого начала недовольна своей ролью члена гуттеритской общины, а встреча с настоящими приверженцами этой религиозной секты окончательно выбила почву у нее из-под ног. Гуттериты были ортодоксами, считавшими любой грим, бижутерию и украшения до такой степени греховными, что не употребляли в одежде даже пуговиц. Но, надев подобающее скромное льняное платье, мисс Бергнер ступила на съемочную площадку, устроенную прямо на территории общины, в полном гриме, ярко-красной помаде, с накладными ресницами и лаком на ногтях! Гуттеритки были вне себя, а одна, оскорбленная особенно сильно, выбежала вперед и отвесила актрисе пощечину. После этого мисс Бергнер мелькнула в фильме лишь как немая фигура, показанная два-три раза общим планом. В несколько измененном виде ее рольполучила юная актриса, великолепной игрой сразу же составившая себе имя, — Глинис Джонс.

Однако в первую очередь картина принесла успех Эрику Портмену, театральному актеру, не имевшему имени в кино. Посмотрев черновой монтаж, Лесли Хоуард настоял на том, чтобы Портмена анонсировали как звезду, с чем полностью согласились критики, восхищенные его захватывающим исполнением.

Оливье, закончившему всю работу за десять дней в относительно роскошных условиях денхэмских студий, не пришлось на сей раз переносить тяготы натурных съемок. В роли, занимавшей всего десять минут экранного времени, он получил возможность на редкость выразительно продемонстрировать свою виртуозность и актерский диапазон. Начав с изображения уставшего от охоты траппера, весело поющего в ванне, он взял громкую и удалую ноту, затем плавно перешел в более мягкую тональность и закончил пронзительной сценой медленной смерти героя от огнестрельных ран. Благодаря занятиям с настоящим траппером, попавшим в Англию с канадскими войсками, Оливье отлично усвоил выговор и суровый вид франко-канадских колонистов. Посмотрев отснятый материал, Вивьен не без оснований заявила, что это ”его лучшая роль в кино”.

Как-то в апреле 1941 года Оливье получил по почте конверт с крохотной веточкой белого вереска и двумя четырехлистными цветками клевера, приклеенными к бумаге. Его прислала Элси Фогерти. Старая преподавательница, наделенная истинно материнским инстинктом, каким-то чудом узнала дату, когда он отправлялся на военную службу, и желала ему удачи. Заперев тем утром свой дом, они с Вивьен отправились в Ли-на-Соленте, где Оливье, младший лейтенант добровольческого резерва Королевского флота, приступил к тренировочным полетам. Их встречал Ральф Ричардсон; они сняли дом в нескольких милях от базы морской авиации. С самого начала войны Джон Кэссон, старший сын Льюиса Кэссона и Сибил Торндайк, ждал того дня, когда он сможет приветствовать Оливье в Ли-на-Соленте, взяв его под свое начало в качестве командира эскадрильи. Сам Кэссон служил в морской авиации с 1926 года. Но мечте получить в свою часть и Оливье, и Ричардсона не суждено было сбыться. В 1940 году Кэссон был сбит при бомбардировке немецкого боевого судна и теперь томился в лагере для военнопленных.

Оливье оставался с Ричардсоном лишь в течение трех недель основной подготовки. Затем его снова сняли с места, направив в Уорти-Даун, неподалеку от Винчестера. Там он тоже встретил приятеля, способного познакомить его с обстановкой, — лейтенанта Роберта Дугласа, актера, который заменил Оливье в Королевском театре. Как и Ричардсон, Дуглас стал летать еще до войны и с самым ее началом вступил в морскую авиацию. Он вспоминает: ”Мне предстояло помочь Ларри привыкнуть к “распорядку”. Он отчаянно рвался в бой, вместо того чтобы выполнять унылые обязанности, которыми мы уже были сыты по горло, а именно: тренировать наблюдателей, стрелков и т. п. в древнем “сордфише” или еще в чем-то, что могло ковылять в небе. Не успев начать, он сразу попал в ужасную историю”.

История произошла в первый же день пребывания Оливье в Уорти-Даун. Вернувшийся вечером из отлучки Дуглас мимоходом спросил командира, благополучно ли устроился лейтенант Оливье.

Ничего не ответив, командир свирепо взглянул на него, а затем показал в окно на вдребезги разбитый самолет и еще два других, сокрушенных Оливье, в первый раз выруливавшим на посадочную полосу.

“Боже мой, сэр! — воскликнул Дуглас. — Неужели сразу три!”

С самого начала службы Оливье понял, что актерская слава мешает воспринимать его всерьез как летчика и офицера. Впервые попав в столовую к чаю, он увидел около сорока человек, сидевших за длинным столом. Два старших офицера сразу же принялись обсуждать вновь прибывшего, причем их беседу отлично слышали все остальные, а стиль ее был достоин сценки в духе С. Обри Смита и Найджела Брюса.