На околице мне встретился один из проводников, которому в Горисе я отдал письмо для матери. Он остановил меня:

— Знаешь, Будаг, мы решили твое письмо матери не отдавать. Сердитая голова теряет рассудок… Хотели уговорить тебя возвратиться домой, а ты, слава аллаху, и отца нашел, и уже дома. Не будь на нас в обиде, что письмо твое разорвали: не хотелось к вам домой приносить дурные вести.

Я промолчал, довольный в душе, что ни мать, ни тем более отец не узнали о моем бегстве.

Я еще издали заметил пеструю корову, а увидев Гюллюгыз, радостно помахал ей рукой.

Гюллюгыз сделала вид, что не заметила меня, лицо у нее было хмурым, если не сказать — злым. Я старался не замечать ее настроения и с ходу растянулся у ее ног на траве. Гюллюгыз молчала, не обращая внимания на меня.

— Нигде нет края лучше нашего! — проговорил я. — Даже Горис куда как красив и больше, но Вюгарлы ни с чем сравнить нельзя!

Гюллюгыз никак не отозвалась на мой восторг, продолжала молчать. Я понимал, что она права. За эти дни я мог бы выбрать время, чтобы прийти к ней. Радость, что отец вернулся после стольких лет домой, вытеснила все другие чувства.

— Так хорошо, что я вернулся из Гориса домой, — не сдавался я, надеясь смягчить гнев Гюллюгыз.

А она, словно ястребиха, накинулась на меня:

— Вернулся! Уже сколько дней, как ты здесь!.. Мог бы еще недельку дома посидеть!

— Все бы сразу заметили, что я побежал к тебе, и первая Гызханум подняла бы шум на все село, хоть уши затыкай: «Отец вернулся, а он убежал к своей ненаглядной!» А сплетникам у нас дай повод кому косточки перемыть!

— Собака лает, а караван идет своим путем! — отозвалась Гюллюгыз, но в голосе ее уже не было злости.

— Ты права, конечно. Но иногда собачий лай будит всю округу. А уж если залают все собаки, то каравану не пройти.

— Не оправдывайся! И не пользуйся тем, что у меня доброе сердце.

Я вскочил на ноги и нежно прижал ее к себе. Гюллюгыз не сопротивлялась. Неожиданно она уткнулась носом в мое плечо и заплакала. Я осторожно погладил ее по голове, стараясь успокоить.

За эти дни что-то произошло, я чувствовал какую-то перемену в Гюллюгыз, но какую — никак не мог понять.

— Когда твой отец уезжает? — спросила она.

— Отец вернулся навсегда.

— А с мамой помирился?

Я рассказал, что после возвращения отца мать совсем изменилась и не вспоминает о наших ссорах. И даже согласилась, чтобы я учился в школе.

— А почему это занимает тебя? — спросил я.

— Это всегда меня интересовало, разве не так? Или ты все забыл?!

«О чем же я забыл?» Сколько ни напрягал память — не мог вспомнить, а она продолжала:

— Ты уж лучше сразу скажи, когда снова собираешься удирать отсюда?

Я огорчился, но не стал возражать. У нее есть право обижаться, пусть выскажет все, что накопилось, а потом успокоится, — забил фонтаном родник, не перекрывай его, пусть льет в полную силу, а когда успокоится, вода снова станет прозрачной и чистой.

— Конечно, хорошо, что ты вернулся, но, как говорится, кто начал плясать, тот должен доплясать до конца!

Я не мог скрыть своего удивления, не понимая, о каком конце идет речь, а Гюллюгыз не унималась:

— Как хорошо, что тебе по дороге повстречался отец, а то где бы ты был сейчас и что бы говорила твоя мать?!

Моя озадаченность и нескрываемая обида наконец остановили ее.

— Не обижайся на меня, Будаг, — неожиданно грустно сказала Гюллюгыз, — у меня столько накипело, сама не знаю что говорю. Мне надо все тебе рассказать, а как — я не знаю.

— Гюллю! В чем все-таки дело? — И, чтобы вызвать ее на откровенность, я заговорил первый: — В ту ночь, уходя в Горис, я хотел через кого-нибудь тебе передать, чтобы ты ждала меня. А потом подумал, что не следует этого делать. Я ухожу, а здесь сплетники сживут тебя со свету. А потом пожалел, что не сказал, — пусть знают!

На глазах Гюллюгыз показались слезы.

— Ну почему ты плачешь, Гюллюгыз? Чем я обидел тебя? Раньше ты говорила, что не любишь людей, которые, выпустив стрелу, прячут лук. Или я тебя не так понял?

— Да, ты меня никогда не понимал и не поймешь! Час от часу не легче!

— О чем ты, Гюллю?!

— Уходи и больше никогда не приходи ко мне!

— Ты забыла о нашей клятве? Я никогда не отступал от нее. Ради аллаха, скажи мне откровенно, что случилось?

Гюллюгыз смотрела прямо в мои зрачки.

— Ну так слушай, если это тебе важно! Сердце мое разрывалось от боли в тот час, когда ты сказал, что уходишь. Мы поклялись друг другу в верности, но ты клялся в верной дружбе, а я — в верной любви. Три греха совершила я в тот день из любви к тебе. Ты знаешь об этом! И вдруг после твоего отъезда отец первый заговорил о моей любви. Он у меня добрый, усадил возле себя и, глядя мне в глаза, спросил, что мы собираемся делать дальше. «Я знаю, сказал он, Будаг младше тебя на целых четыре года, он — мальчишка, ему только шестнадцать. А тебе… Но если бы не твоя старшая сестра, давно бы быть тебе матерью. Но что поделаешь, если кровь ударила вам в голову? Пусть его родители подумают о соблюдении обычаев, мы вас обручим как положено». Что я могла ему сказать? Что ты сбежал?.. Будаг, я молила аллаха, чтобы он послал мне внезапную смерть!