Шрифт:
— Ну и как, попадается кто-нибудь?
— Я же тебе говорил, что я деловой человек.
«Торговый дом» оказался просторным сырым полутемным складом, принадлежащим портному и лудильщику. Угол, где мой знакомый «чинил свою сеть», был светлым.
— Окно сделал сам, побелил стены и зацементировал пол тоже сам, — сообщил он. — Лев узнается по его логову.
— Хорошо, но чем же ты здесь занимаешься?
— Комиссионными делами.
— Что принимаешь на комиссию?
— Да что угодно! Какой ты любишь кофе?
— Очень сладкий.
— Сейчас я принимаю рис, чечевицу, картофель, овес, горох, всевозможную муку, свиную щетину, масло, зубной порошок, фенин последнего выпуска, пятновыводитель — всего около сорока названий.
Улыбаясь, он принес пачку бумаги, на которой был изображен американский флаг и выведено по-английски: «Made in USA».
— А это что? — полюбопытствовал я.
— Бумага для обертки «американского» фенина и пятновыводителя.
— Пятновыводитель получаешь из Америки, а здесь расфасовываешь?
— Нет.
— Тогда как?
— Заготовляю сам бумагу…
— Потом?
— Потом упаковываю порошок пятновыводителя…
— Так.
— …и через посредника сбываю на рынок.
— Значит, из Америки привозится только порошок?
— Нет, дружок, порошок я тоже изготовляю здесь.
— Сам?
— Ну да.
— Значит, с тобой работает специалист-химик…
— Какая в нем нужда? Просто я сообразительный человек. Нельзя упускать время. В каждом деле нужно держать нос по ветру, а язык за зубами… Пакетик обычного пятновыводителя — шесть-десять курушей. Нарасхват берут, по десять-двадцать пакетиков. Упакую в бумажку с американским флагом и…
Наконец я постиг всю премудрость «дела».
— Ясно, — сказал я. — Но как ты добыл деньги?
— А много ль тут нужно? Сотня и все…
— Но ведь у тебя и этого не было.
Он рассмеялся:
— Послушай, хоть это и профессиональная тайна, но, поскольку уже устаревшая, открою ее тебе… Начал я с того, что купил почтовый ящик и дал в газету объявление такого содержания: «Солидному учреждению на должность с высоким окладом требуются пять человек, окончившие университет, пятнадцать — лицей, пятнадцать — со средним образованием и восемь — с начальным. Желающие должны немедленно направить документы и марку в пятнадцать курушей…» И как ты думаешь, сколько пришло за неделю писем? Угадай-ка!
— Сорок!
— Нет.
— Пятьдесят!
— Нет.
— Шестдесят? Семьдесят? Сто?
— Остановись. Все равно не угадаешь! Ровно две тысячи восемьсот шестьдесят пять писем и столько же марок по пятнадцать курушей.
Я сразу же прикинул, получалось… четыреста двадцать девять лир двадцать пять курушей! Да…
Принесли кофе.
— Понял?
— Понял.
— Ты, конечно, считаешь это нечестным. Так ведь?
— Так.
Немного помедлив, он тихо сказал:
— Честность не раньше Аллаха! Что человеку, лишенному хлеба, Аллах и честность?
Заметив, что я взглянул на красивую дощечку, исписанную зелеными чернилами, — это была молитва из Корана, призывающая к покорности Аллаху, — он улыбнулся: «Теперь я в этом нуждаюсь!»
…Минули годы. Однажды я проходил по Бейоглу мимо кинотеатра «Эльхамра». Вдруг около меня резко затормозил шикарный «кадиллак». Из машины вышла высокая стройная, словно газель, женщина, за ней — он. Мгновение — и он приветствует меня.
— Здравствуй!
Боже, как он располнел!
— Здравствуй.
— Как живешь?
— Хорошо… а ты?
— Как видишь…
— С божьей помощью, не так ли?
— Конечно… Ты что, прогуливаешься?
— Ищу работы. Нужно кормить семью.
— Все ищешь…
Женщина, стоявшая у огромной витрины, окликнула его:
— Исмаил!
— Супруга зовет?
— Не супруга… любовница!
И он протянул мне толстую руку, на которой сверкнул дорогой перстень…
Уличный писарь
•
Я часто проходил мимо него. Маленькое личико, всегда улыбающиеся голубые глаза, аккуратно подстриженные усы, опущенные плечи, тихий… Столом ему служил ветхий ящик. На «столе» стояла пишущая машинка времен сотворения мира. Клиенты не очень беспокоили его.
Кто он? Был ли он всю жизнь уличным писарем или служил некогда чиновником и вышел на пенсию? Есть ли у него семья, на что он живет, сколько зарабатывает? Эти вопросы возникали у меня каждый раз, когда я видел сто.
Однажды мне срочно понадобилось перепечатать кое-какие бумаги. Я пошел к нему. Он был не один. На низких плетеных скамейках сидели двое, муж и жена. Он спокойно слушал их. Я сел рядом. Женщине можно было дать лет двадцать восемь — тридцать. Она выглядела старше мужа. Щеки впалые, возле глаз морщины. Муж с трудом изъяснялся по-турецки, мешал его с греческим. Жена пыталась прийти ему на помощь. Стараясь не коверкать турецкие слова, она нервно теребила бахрому одежды.