Шрифт:
— Что с другой?
— Сторож Хедаят говорит, если главврач позовет, — скажу. Оказывается, вчера он пулей пронесся через ворота.
— Кто?
— Хедаят честный парень. Не потому, что он мой земляк, но такого, как Хедаят, нет!
— Значит, этот такой же, как и тот?!
— Ему самому лучше знать, бей.
— Позови его ко мне!
Муаммер вошел ни жив ни мертв. В него вселяли страх воспоминания о принизывающей насквозь ночной непогоде, о запавших глазах сына. Он подошел к столу главного врача. Руки и ноги дрожали, в глазах — испуг.
— Что делать с такими, как вы, кастелян? Как нам покончить с воровством? Почему вы не можете довольствоваться своей зарплатой?
Муаммеру показалось, что его ударили хлыстом, и только он пришел в себя, как услышал слова главного врача:
— Твой предшественник говорил точно так же, — едва встав из-за стола, главврач приказал вошедшей старшей сестре: Скажи управляющему, чтобы отстранил его от работы.
— Хорошо, эфенди, — ответила сестра.
— Ну, а ты ступай.
Насквозь пронизывающая ночная непогода, стоптанные ботинки, глубоко запавшие глаза сына, темные улицы…
Глухой переулок
•
Мгновение — и улицу огласили крики женщин:
— Что такое?.. Что случилось?
— Не спрашивай, сестрица, женщина одна…
— Из бедных. Разутая, раздетая…
— Ну?!
— Рожает, говорят.
— Где?!
— В Глухом переулке…
…Женщина наконец добрела до лачуги, что в начале Глухого переулка. Глаза навыкат, на лице — страдание. Упала на колени, обхватила руками живот, застонала.
Поодаль стояла четырехлетняя девочка, и огромные синие глаза ее смотрели на мать.
— Боже милостивый!.. — стонала женщина.
Девочка беспомощно огляделась вокруг. Высокие стены домов… Широкая улица… По улице бегут две кошки.
Женщина не выдержала боли, припала лицом к земле.
Девочка в ужасе закричала:
— Мамочка!!
Женщина не ответила. Девочка снова огляделась. Женщина приподнялась — схватки стихли, встала, вошла в лачугу и упала на тонкий тюфяк. Она знала, что схватки повторятся, станут еще сильнее.
Девочка стояла у двери.
— Мамочка!
Женщина горько улыбнулась.
— Жди там, дитя мое. Сейчас придет тетя.
Схватки возобновились, и женщина со стоном повалилась на тюфяк.
Девочка вдруг заметила тени, скользящие по комнате. Ей казалось, что летают мыши или черные жуки и их много, много… девочка испугалась и снова окликнула мать.
Женщина приподняла голову.
— Не уходи, тетя вот-вот придет.
— Хорошо, мамочка!
В лачуге стемнело, черных жуков стало еще больше… Женщина опять почувствовала боль.
…На улице появилась крупная, широкоплечая бабка-повитуха:
— Есть муж, нет мужа… эту болтовню приберегите для загробной жизни, а сейчас лучше несите что-нибудь.
— Жаль человека!
— Кто знает, от кого нажила… — начала было жена комиссионера.
— От кого бы ни нажила, дорогая. И она человек… — обрезала повитуха.
— А я ничего не говорю.
— Соринку в чужом глазу заметить легко, дорогая, а вот…
— …в своем некоторые и бревна не видят, — заключила жена шофера, которая давно была в ссоре с женой комиссионера.
— Эй ты, не вынуждай меня открывать рот, — предупредила жена комиссионера.
— Попробуй открой, интересно послушать.
— Не вынуждай, говорю…
— Если есть что сказать, милочка, говори. Моя совесть чиста.
— Известно…
Назревала ссора. Вмешалась повитуха:
— Кончайте ссориться, голубки… Если есть старое бельишко, несите, да побыстрее.
Когда жена шофера принесла несколько пеленок и старенькое, в цветочек платьице своей дочери, комиссионерша, не спускавшая с нее глаз, крикнула повитухе:
— Держи! — И из окна полетели четыре пеленки, две рубашонки, фуфайка и пять лир.
У жены шофера кровь застучала в висках.
— Подожди, — сердито сказала она, — я сейчас…
Жена шофера появилась минуту спустя. В руках она держала охапку белья, три платья младшей дочери, две пары штанишек, четыре рубашонки, две пары чулок и десять лир.
Комиссионерша, решив, что это, пожалуй, слишком, сделала вид, будто ей все безразлично.
…Девочка, увидав показавшуюся из-за угла повитуху, наклонилась к матери.