Слияние «земского» и княжего дружинного боярства, влияние первого на князя обусловливали «земскую», узкоместную, политику большинства князей.

Мы уже подчеркивали процесс интенсивного развития феодальной земельной собственности и феодальных форм господства и подчинения в Северской земле XI–XII вв.

Не случайно летопись так подробно останавливается на хозяйстве северских князей Ольговичей, подчеркивая его грандиозные размеры.

Старые и крупнейшие города среднего Приднепровья (кроме самого Киева), Чернигов и Переяславль, становились центрами местного и княжего боярства, стремившегося к обособлению от Киева. Они стремились получить своего самостоятельного князя, обзавестись своей княжеской линией, и эта тенденция совпадала со стремлением Ярослава в каждый такой растущий центр земли посадить своего сына. Если первые попытки феодального дробления земли (Новгород, еще при жизни Владимира, Чернигов и Тмутаракань при Ярославе) не увенчались успехом, так как не все еще «земли» русские созрели для самостоятельного политического существования, то с начала второй половины XI в. все предпосылки раздробления земли были налицо.

После смерти Ярослава в 1054 г. вместо «самовластного» Киевского государства возникает ряд самостоятельных княжеств. В Полоцке, еще во времена Ярослава, княжит другая линия Владимировичей, потомки его старшего сына Изяслава. При Ярославичах в Полоцке княжил Всеслав, посаженный в Киеве князем во время восстания 1068 г. Собственно владения Ярослава, по его завещанию, разделились таким образом: старший, Изяслав, занял киевский стол, Вячеслав получил Смоленск, Игорь — Владимир-Волынский, а территория Северской земли оказалась поделенной между Святославом и Всеволодом, причем первому достался Чернигов, ставший с этого момента главным городом собственно Чернигово-Северской земли, а второму — Переяславль. Таким образом, начало второй половины XI в. ознаменовывается созданием самостоятельного Чернигово-Северского княжения, но уже на иной, несколько суженной со времен Мстислава территории, от которой отходит южная ее часть, образующая самостоятельное Переяславльское княжество. К последнему, по делению того времени, отошел и Курск с Посемьем. Черниговское княжество захватывало громадную часть Левобережья: область северян, земли радимичей и вятичей, Тмутаракань и территорию Муромо-Рязанского княжества. Кроме того, одно время принадлежало Святославу Черниговскому и Белоозеро, и там собирал дань его даньщик, Ян Вышатич. Посулье с Переяславлем, Курск с Посемьем, а после Ростислава Владимировича Ростов, Суздаль, впоследствии и Белоозеро принадлежали Всеволоду Переяславльскому. [676] При этом следует отметить, что эти территории были получены переяславльским князем не сразу, а добыты постепенно, и некоторые, как Ростов, Суздаль, Белоозерье и Посемье, были впоследствии потеряны. Чем обусловлено подобное разделение и раскол некогда единой Северской земли на два княжества? Ряд исследователей основной причиной подобного деления и превращения Переяславльского княжества в самостоятельное феодальное политическое образование считают различие в этническом составе Переяславльской и собственно Северской земли. Переяславцы у некоторых исследователей выступают как потомки «суличей», причем эти последние либо представляют собой самостоятельное племя, и в таком случае их наименование связывается с названием реки Сулы, либо являются не чем иным, как ответвлением могущественного и многочисленного племени уличей. [677] Некоторые, не предрешая вопроса о том, что собою представляли переяславцы и к какому славянскому племени их можно причислить, в то же время указывают на этническое отличие обитателей Переяславльской земли как на причину, вызвавшую обособление Переяславля и выделение его из состава Северской земли. [678] Не отрицая известных отличий в племенном составе населения центральной и южной полосы Северской земли, что несомненно могло вызвать отличие и этнического характера среди населения Черниговщины и Переяславщины (об этом уже было указано в разделе «Северяне»), мы в то же время не можем считать это этническое отличие единственным фактором, вызвавшим отделение Переяславля. Причины этого явления лежат совсем в ином и обусловлены не этносом, а скорее всего политическими тенденциями киевских феодалов и стремлениями самого Переяславльского боярства к самостоятельности, стремлениями, кстати сказать, как покажет история, не имевшими за собой достаточных оснований. Первой и главной причиной мероприятия Ярослава по превращению Переяславля в самостоятельное княжение было стремление местного переяславльского боярства к самостоятельности. Это стремление было обусловлено не враждой к иноплеменному населению Чернигова, а желанием боярства организоваться для эксплуатации сельского населения и закрепить за собой господствующую роль в «земле», что было важно для походов и установления торговых связей. Делиться властью с черниговским боярством переяславльские бояре не хотели, а Чернигов, как главный город Левобережья, претендовал на главенство во всех отношениях. Переяславльское боярство во время удачных войн Ярослава и Мстислава настолько окрепло, что не нуждалось (так по крайней мере казалось ему в то время) в какой-либо опеке, а тем более в небескорыстной опеке Чернигова. Если уже надо было выбирать союзника и признавать какой-то город за главный, то им для Переяславля мог стать скорее Киев, нежели Чернигов. Киев был и ближе и сильнее, а это для Переяславля, в условиях его постоянной борьбы с кочевниками, было далеко не безделицей. Кроме того, если для Чернигова Киев был своеобразным контрольным пунктом на великом водном пути «из варяг в греки», регулировавшим торговые операции черниговских купцов и собиравшим с них подати (нельзя забывать, что, торгуя с Византией по Днепру, миновать Киев было невозможно), то Переяславль, расположенный на Трубеже у Альты, недалеко от впадения первого в Днепр, стоял ниже Киева и благодаря этому от киевской опеки в торговле был избавлен. Вот эти обстоятельства и объясняют отделение Переяславля от Чернигова и превращение его в самостоятельное княжество. Укрепившись и восстановив свое былое значение времен Владимира, Переяславль попытался опереться на Киев для отделения от Чернигова и для борьбы с кочевниками. Но расчет переяславльского боярства оказался не совсем верным. Уже через некоторое время Переяславль теряет свою самостоятельность и, оставаясь номинально независимым княжеством, фактически превращается в аванпост Киева в борьбе со степью, а Переяславльское княжение становится своеобразной ступенью, которую должны пройти князья прежде, чем занять киевский стол. Переяславль — преддверие Киева: такова его роль в конце XI столетия. Возможно, конечно, что и иной племенной состав населения сыграл свою роль, но, во всяком случае, весьма незначительную. Основной причиной отделения Переяславля являлись феодальные тенденции господствующей боярской знати. Киевское боярство, окружавшее Ярослава и, несомненно, сыгравшее свою роль в выделении Переяславля, также видело в этом удовлетворение своих интересов. Прежде всего этим выделением ослаблялся могучий соперник Киева — Чернигов, терявший большую и богатую территорию с многочисленным населением и десятками поселений и городов, и, кроме того, черниговская торговля с Востоком пресекалась переходом Посемья с Курском в руки Переяславля. [679] Между Черниговом, с одной стороны, и Подонскими степями и Тмутараканью, с другой, забивался Посеймский клин, принадлежащий ныне независимому от Чернигова Переяславлю. Старая торная водная дорога по Десне, Сейму, Осколу, Донцу и Дону шла уж не по собственным землям Чернигова, а по владениям другого княжества. Для Киева это означало опять-таки ослабление Чернигова, переход черниговского купечества, стесненного в своей восточной торговле, к более широкому использованию Днепровского пути, а следовательно, к обогащению киевского князя, а с ним вместе и боярства. Несколько ослабели торговые, речные и сухопутные связи Чернигова с Востоком. До разрыва дело, конечно, не дошло, да и дойти не могло. В самом деле, если бы стал вопрос о закрытии восточных путей, то Чернигов напряжением всех сил отстоял бы свое право. Но прохождение торговых путей по чужим владениям все же не способствовало росту восточной торговли. Отсюда — упорная борьба чернигово-северских князей за Посемье, борьба, идущая с переменным успехом, но все же кончившаяся закреплением Посемья за ними. Этот момент в ярославовой политике отметил еще П. Голубовский в своей «Истории Северской земли». [680] Образование Переяславльского княжества, т. е. появление нового феодального самостоятельного государственного организма, определялось и вызывалось, таким образом, не племенным составом, различие в котором обусловило данное явление, а борьбой крупных феодальных центров. Именно феодальные центры, а отнюдь не племена, были в то время организаторами территориальных единиц. В XI в. данная территория определялась не племенем, а силой феодального центра, которому она принадлежала и к которому тяготела. XI век был временем, когда на смену племенным союзам и племенным названиям приходят политические феодальные союзы и иные наименования. Постепенно вместо северян начинают мелькать на страницах летописи черниговцы, стародубцы и т. д. Времена деления территории на земли такого-то и такого-то племени прошли, и границы определялись феодальными связями. Организующим началом были феодалы крупных центров, городов, а не племенная аристократия, поэтому некоторые княжества составляются из земель нескольких племен. Так, само Черниговское княжество состояло из земель части северян, радимичей и вятичей. Бывало и так, что на земле одного племени появляются два-три княжества, и население называется уже не по старому племенному имени, а по имени главного города феодального княжества. Следовательно, выделение Переяславльского княжества есть показатель не иноплеменного состава Переяславщины (хотя, возможно, в действительности так оно и было, но в те времена проблема иноплеменности играть какую-либо решающую роль не могла), а внутреннего развития феодальных отношений, которые в области государственного устройства приводят к ослаблению земель и к их феодальной раздробленности.

С 1054 г. в Чернигове княжит Святослав Ярославич. Святослав, Изяслав и Всеволод, князья трех богатейших и сильнейших уделов юга древней Руси — Чернигова, Киева и Переяславля, — фактически сосредоточивали в своих руках силу, которая позволила им вмешиваться в дела и других княжеств. Первым проявлением их совместной деятельности было установление так называемой «Русской Правды» Ярославичей, совершенное при ближайшем участии ряда княжих «мужей» и крупного боярства. «Русская Правда» Ярославичей рисует нам консолидировавшееся феодальное общество с феодальным землевладением князей и бояр, самое феодальную вотчину и зависимое население (смердов, холопов, рядовичей и т. д.), укрепившуюся частную собственность на землю и скот, развивающуюся торговлю и т. п.; говоря короче, она представляет собой памятник периода феодализма.

«Русская Правда» Ярославичей рисует тот общественный порядок, который сложился ко временам их княжения, и отражает действительные социальные отношения Киевского, Черниговского и Переяславльского княжеств.

Начало княжения Святослава ознаменовывается прежде всего стремлением черниговского князя укрепить свое положение в Тмутаракани. Несмотря на Посемский клин, вбитый между западными и восточными владениями Святослава, интересы восточной торговли и стремление к расширению своих владений с целью увеличения числа данников и различных сборов (вир, продаж, мыта и т. д.), к увеличению территории, могущей служить базой развития феодального землевладения, заставляют Святослава бороться за закрепление Тмутаракани за Черниговом. Тмутаракань для Чернигова не только порт, но и богатейшая феодальная колония. Богатство этой колонии было связано со специфическим положением самой Тмутаракани как одного из центров торговли Запада с Востоком, в частности Восточной Европы с Кавказом, Закавказьем, Средней и Малой Азией, и Византии — с Приазовьем, Причерноморьем, Подоньем и Поволжьем, с Булгарами, Хорезмом и т. д. Доходы от торговли и от различных сборов, поступавшие в пользу князя и феодалов-дружинников, обложение данью соседних народов — касогов, ясов, обезов, — служба воинов этих племен в княжей дружине, военный грабеж богатых южных и западных берегов Каспийского моря — все это привлекало к себе наиболее энергичных и деятельных князей. Тмутаракань была теснее всего связана с Черниговом, но это нисколько не мешало и другим князьям пытаться обосновываться на далекой окраине Русской земли и изгонять оттуда черниговских князей. Нельзя думать, что Тмутаракань выступает как какая-то своеобразная Сечь, населенная лишь отважными воинами-дружинниками, только и ждущими подстать себе храброго, удалого князя, которую князья-«изгои» рассматривают как некое пристанище. [681] Тмутаракань не беспризорная область, достающаяся тому, кто посильней и похрабрей, и тмутараканская дружина не лихие «сечевики», а прежде всего феодальные дружинники, как и сама Тмутаракань являлась собственностью чернигово-северской княжей дружины. За это говорит и то, что феодальное княжеское право закрепляет ее именно за черниговскими князьями (возьмем хотя бы Святослава, Глеба, Олега и других), и то, что в большинстве случаев в ней правят черниговские князья, и, наконец, — безусловная близость, тесная экономическая и политическая связь Тмутаракани с Чернигово-Северской землей. Начиная со времен Мстислава, взаимное политическое тяготение Северской земли и Тмутаракани создало единение этих двух земель. Конечно, Тмутаракань, по стечению обстоятельств ставшая родоначальницей первого самостоятельного Северского княжения, во времена Мстислава не могла стать центром Северской земли и превращается в колонию этой последней. [682] Иначе быть не могло, так как Тмутаракань была окружена враждебными ей государствами. Вместе с этим, конечно, следует отметить, что отрицать действительно имевшую место специфику Тмутаракани нельзя. Тмутаракань, по условиям своего существования, стиснутая между греческими владениями, торко-половецкой степью и многочисленными племенами Кавказа, не могла не носить сугубо военного характера. Походы, войны, обложение туземного населения данью, охрана караванов и купцов, схватки и на море и на суше — такова обыденная жизнь дружинника и князя. Все это было буквально буднями Тмутаракани, и поэтому напряжение, требовавшееся от постоянно бывшей на чеку многоплеменной русско-хазаро-касого-ясской дружины, было под силу только известной части опытных воинов, и только предприимчивые князья своими делами и всякого рода обещаниями могли добиться успехов и славы. Тмутаракань привлекает князей-изгнанников и как область, удаленная от главнейших центров Приднепровской Руси, где не могла достать их рука других князей. Эти другие князья прекрасно знали, чего им можно ждать от обиженных князей-«изгоев», и поэтому старались как можно скорей прибегнуть к обычному методу и «всадить в поруб» потерявшего свое «право» на княжение или само княжество князя-«изгоя». Здесь, вдали от соперников, можно было отсидеться, дождаться лучших времен, набраться сил, навербовать многочисленную рать, привлечь кочевавших севернее половцев, а тогда возвращение и победа над врагами были бы обеспечены. Вот что тянуло князей-«изгоев» в Тмутаракань, и на примере Олега Святославича, как это мы увидим дальше, все указанные положения полностью подтверждаются.

Святослав сажает в Тмутаракани своего сына Глеба. После Мстислава Глеб не был первым князем тмутараканским. По-видимому, она либо управлялась своими местными князьями, как это было в XII–XIII вв., либо там сидели сначала наместники Мстислава, а затем Ярослава. Во всяком случае связей с Черниговом Тмутаракань не прерывала. Это сказалось и в том, что Глеба летопись просто застает в Тмутаракани, а не говорит о его вокняжении там, так как, по-видимому, отправление сына черниговского князя княжить в Тмутаракань не представляло собой ничего особенно выдающегося и выпадало из поля зрения летописца. В 1059 г. (по Шахматову в 1061 г.) прибыл на «остров Тмутараканий» инок Печерского монастыря Никон и на «чистом поле», близ самого «города» построил церковь богородицы и основал монастырь. [683] Христианство на Тамани было, конечно, не новым явлением, аланская и русская епархии, по уставу Льва Философа, существовали еще в IX в., что дает возможность говорить, во-первых, о наличии русов на Тамани еще в те времена, а во-вторых, о древности христианства. [684] Появление монастыря свидетельствует о прочности владычества приднепровских феодалов в Тмутаракани и о том, что Тмутаракань имела, несомненно, коренное славянское население, которое и могло дать чернецов в монастырь. Славянское население было смешано с хазарами (большое количество которых после разгрома Святославом Итиля скопилось в Тмутаракани, некогда тоже входившей в состав Хазарского каганата, и подчинилось русским князьям, о чем и писал Никон, упоминая, что «владеють Козары Русьстии князи и до дьнешьняго дне»), греками, ясами, обезами и касогами. Монастырь, как опора власти князя, по-видимому, не обошелся без княжеских пожалований и стал землевладельцем. Таким образом, начало княжения Глеба Святославича в Тмутаракани ознаменовывается укреплением положения князя, дружины и духовенства и установлением большей зависимости Тмутаракани от Приднепровья, причем в отдельные моменты первенство переходит от Чернигова к Киеву. Необходимо попутно остановиться на том, что «Патерик Печерский» говорит о заложении церкви богородицы и монастыря в Тмутаракани в 1059 (1061) г., а «Повесть временных лет» говорит о закладке церкви богородицы в связи со знаменательным эпизодом борьбы Мстислава с Редедей. По «Повести временных лет» церковь богородицы построена Мстиславом в 1022 г. «яже стоить и до сего дне Тмутаракани». [685] Стоявшая еще в дни летописца церковь богородицы в Тмутаракани, по-видимому, все же не была целиком делом рук Мстислава, так как сам рассказ об обете Мстислава слишком легендарен, чтобы принимать его на веру. Возможно предположить, что Никон достроил также начатую Мстиславом церковь и, таким образом, в Тмутаракани, как считает Голубинский, было две каменные церкви богородицы.

Времена княжения Глеба Святославича ознаменовались упрочением торговых и политических связей Тмутаракани с Черниговом. Расширение и развитие торговли сказывается прежде всего на богатстве самого князя черниговского. Богатство, которым блеснул перед посланцами Генриха IV Святослав, несомненно создалось в результате не только накопления в период его кратковременного княжения в Киеве, а прежде всего — в результате эксплуатации всевозможными путями смердов, собранная с которых дань реализовывалась в торговых операциях с Тмутараканью, Востоком и Византией, откуда шли «злато и серебро, и паволоки». Недаром едва ли не первым после «Русской Правды» делом Святослава была отправка Глеба в Тмутаракань для контроля над ее торговлей и для установления более тесных торговых связей и более прочных вассальных отношений. Один конец торгового пути оказался в руках Святослава, но этого было мало. Нужно было закрепить за собой Тмутаракань и как феодальную колонию, доходы с которой обогащали дружинников и, прежде всего, самого князя. Казалось бы вопрос о Тмутаракани был разрешен в пользу черниговского князя, но тут выступает обделенный своими дядями Ростислав Владимирович, сын старшего Ярославича — Владимира, умершего еще при жизни Ярослава и не оставившего, естественно, княжения своему наследнику. Ростиславу не повезло в жизни и о нем нет точных сведений в летописи. Нам точно неизвестно, где обретался этот внук Ярослава до своего бегства в Тмутаракань. В 1056 г., после смерти смоленского князя Вячеслава, трое южных князей — Ярославичей, — фактически распоряжавшиеся судьбами и своих других братьев, и дядьки Судислава, и племенника — Ростислава, сажают Игоря в Смоленск, «из Володимеря выведши». [686] По Татищеву, во Владимир-Волынский они переводят из Ростова Ростислава, и хотя это положение Татищева нигде не подтверждается известными нам летописями, но, судя по тому, что во Владимире впоследствии сидят Ростиславичи, рассматривающие Владимир как свою «отчину» и враждовавшие с сидящим в нем Ярополком Изяславичем, [687] это предположение, оставляя его документацию на совести Татищева, можно принять. Если эти годы княжения Ростислава Владимировича еще как-то могут быть приурочены к определенному месту, то дальнейшие события полны противоречий. По летописи Ростислав Владимирович в 1064 г. бежит в Тмутаракань вместе с Пореем и Вышатой, сыном Остромира, «воеводы», т. е. посадника Новгородского. [688] Это указывает, казалось бы, на то, что Ростислав Владимирович сидит в то время в Новгороде, о чем говорит Никоновская летопись. [689] Вряд ли Порей и Вышата, изгнанные из Новгорода своими политическими соперниками, просто заехали за Ростиславом во Владимир. По-видимому, Ростислав к 1064 г. сидит в Новгороде, и его изгоняют вместе с двумя его ближайшими соратниками по княжению в Новгороде — новгородскими боярами, Пореем и Вышатой Остромиричем. Какие причины вызвали изгнание популярного сына Остромира, его единомышленников — Порея и Ростислава Владимировича? Вышата и Порей были представителями определенного течения в новгородской политике, связанного с борьбой Новгорода за независимость от Киева и пользовавшегося успехом среди части боярства, купечества и средних слоев городского населения, и их изгнание из Новгорода могло означать укрепление власти киевского князя. [690] Перед этим новгородцы пригласили к себе Ростислава Владимировича именно потому, что этот князь имел достаточно оснований для неприязни к своему старшему дяде — киевскому князю Изяславу и мог явиться организатором антикиевской группировки в Новгороде. Ставка новгородцев (вернее — определенной, все время усиливающейся части господствующей знати: землевладельцев, купцов и т. п.) в их борьбе за отделение от Киева на князей-«изгоев» оказалась битой, так как Ростислав мог опираться только на новгородские рати, не имея достаточно собственных сил и средств. Поэтому мы в дальнейшем наблюдаем переориентацию этой группы новгородской знати в своей борьбе за независимость от Киева — от князей-«изгоев» к черниговским князьям. Об этом подробнее после. Преимущество было на стороне противников Порея, Вышаты и приглашенного ими Ростислава, и поэтому в конце концов в 1064 г. мы видим их на юге, где они изгоняют из Тмутаракани черниговца Глеба. Потеря Тмутаракани черниговским князем и столь легкая победа его врагов, кстати сказать, находившихся, как беглецы, в более плохих условиях, нежели давно уже обосновавшийся в Тмутаракани Глеб, объясняется тем, что Глеб, очевидно, не был подготовлен к удару с севера. П. Голубовский считает, что среди тмутараканцев Глеб не пользовался симпатией, и это в свою очередь объясняется его стремлением подчинить Тмутаракань Чернигову. Тмутаракань попадала в большую зависимость от метрополии, а последняя в свою очередь все прочнее организовывала выкачивание доходов из своей богатой окраины. Часть тмутараканской верхушки чувствовала усиливающуюся зависимость от Чернигова и хозяйничанье черниговского князя в ее владениях. Понятно, что эта часть тмутараканской знати старалась избавиться от неприятной опеки со стороны Чернигова. Договориться с князем мирным путем, очевидно, не удалось, так как он не желал поступаться преимуществами своего положения. Именно этим обстоятельством и можно объяснить столь легкое вокняжение Ростислава. П. Голубовский считает возможным говорить даже о приглашении Ростислава на княжение в Тмутаракань, но это противоречит указаниям летописи о бегстве Ростислава в Тмутаракань. Если Ростислав был приглашен в Тмутаракань, то почему же Порей и Вышата бросили Новгород? Вероятнее всего предположить, что Ростислава изгнали, и князь-«изгой» просто нашел благоприятную почву в Тмутаракани. Но Святослав вовсе не хотел потерять Тмутаракань. Тмутараканские дела настолько тревожат его, что в тот же год он во главе своих черниговских ратей движется к Тмутаракани, и Ростислав сдает ее без боя. Летопись об этом странном поведении Ростислава сообщает следующее:

«Иде Святослав на Ростислава к Тмутаракани. Ростислав же отступи прочь от града, не убоявъся его, но не хотя противу стрыеви своему оружья взяти». [691]

Князь-«изгой», которому его дяди, и в том числе Святослав, причинили достаточно неприятностей, имел все основания расплатиться со Святославом той же монетой, и вряд ли при очищении Тмутаракани он руководствовался высокими моральными соображениями, считая себя не в праве обнажить оружие против своего дяди Святослава, который вместе со своими братьями перебрасывает племянника из конца в конец Киевского государства и тем самым вынуждает его бежать в Тмутаракань. По-видимому, причины, вынудившие Ростислава уйти из своих новых владений и уступить их без боя Святославу, кроются не в моральных соображениях Ростислава, а в чем-то другом. Очевидно, военное превосходство было не на его стороне, и предвидя поражение, Ростислав решил сдать Тмутаракань и где-то в ее округе выждать лучших времен. Поражение могло быть очень тяжелым, особенно, если принять во внимание силу той тяготевшей к Чернигову дружинной и купеческой верхушки, которая в основном состояла из выходцев не только из Чернигова, но и из других северских городов. Так, по-видимому, и обстояло дело, а вовсе не так, как пишет летописец Никон, старающийся подчеркнуть идею подчинения младших князей старшим. Отступив без боя, Ростислав мог усилить свою дружину, пополнив ее набранной ратью из горских и степных племен, и в то же время создать группу своих сторонников в Тмутаракани. После захвата Тмутаракани Святослав снова сажает там Глеба, а сам возвращается обратно в Чернигов. Политические цели Святослава не ограничивались стремлением владеть Тмутараканью. Он мечтал владеть не только Новгородом, но и «стольным градом Киевом». Для осуществления этих целей Святославу надо было находиться поближе к Киеву и Новгороду, чтобы оттуда, путем всевозможных политических комбинаций, то подкупом, то силой оружия, склонить на свою сторону известную часть киевского и новгородского боярства и купечества. Таким пунктом мог быть Чернигов, а не Тмутаракань, далекая от приднепровских пунктов распадающейся «империи Рюриковичей». Устройством дел в Тмутаракани должен был заняться Глеб. Сам же Святослав, вначале очень обеспокоенный положением дел в Тмутаракани и двинувшийся туда во главе своей рати, после изгнания Ростислава и возведения на княжение в Тмутаракани Глеба считает свои дела там устроенными. Надо оговориться, что Тмутаракань не теряет для Святослава своей ценности, но тмутараканские дела все-таки слишком незначительны по сравнению с той большой политической игрой, которую он затевает в это время.

Но, очевидно, Глеб Святославич мало чему научился за время своего первого изгнания и не сумел расширить и укрепить своих связей с местной верхушкой, да и соотношение вооруженных сил оказалось не в его пользу. Хотя весьма вероятно, что Святослав оставил часть своих дружинников в помощь сыну, но все же основную массу своего войска он увел обратно в Чернигов. Поэтому силы Глеба уменьшились, а Ростислав, очевидно, не терял времени и набирал «воев» из числа горских народов. Лишь только «възвратися опять» Святослав, Глеб был снова изгнан своим более удачливым соперником — «и приде Глеб к отцу своему, Ростислав же седе Тмутаракани». [692] 1065 г. начинается второе княжение Ростислава в Тмутаракани. Ростислав, подобно Мстиславу, да отчасти и Олегу, является подлинным князем Тмутаракани. Он пустил здесь глубокие корни и вовсе не смотрел на Тмутаракань как на временное убежище, где, собирая нужные силы, можно было выжидать лучших времен и, когда они настанут, вернуться в Приднепровье. Под 1066 г. летопись упоминает, что Ростислав «емлещю дань у Касог и у иных стран…». [693] Это свидетельствует о широкой феодальной экспансии, возглавляемой дружиной Ростислава, шедшей из Тмутаракани и распространявшейся на земли горских племен, в степи Северного Кавказа и в Крым. За то, что в Крыму имелись области, принадлежащие Тмутаракани, где, следовательно, распоряжался тмутараканский князь и «имал дань», говорит сам текст летописи, которая, указывая на экспансию во времена Ростислава, далее добавляет: «Сего же убоявшеся Грьци». [694] Греки «убоялись» не высоких пошлин, которые брал с греческих купцов Ростислав, как думает И. П. Козловский, и даже если это было и так, то во всяком случае высокие пошлины могли вызвать скорее протест купечества или какую-либо иную форму вмешательства греков, а не «боязнь». [695] Текст летописи именно говорит о территориальном расширении Тмутаракани. В Крыму же, несомненно, в то время тмутараканской была не только Керчь-Корчев, но и другие владения, гораздо более близко расположенные к византийскому центру Крыма — Херсонесу-Корсуню. Памятником, указывающим на существование подвластных русским князьям областей в Крыму, является пресловутая «Записка Готского топарха». Кроме трактовки ее Васильевским, интересны еще суждения о ней Иловайского, Пархоменко и Грекова. Как бы то ни было, к кому бы ни приурочивать князя «Записки», — к Игорю ли, [696] к азово-черноморскому Олегу документа Шехтера, [697] или к Святославу, [698] — все равно, для нас важно отметить наличие в Крыму владений русского князя и населения, подчиняющегося киевскому или тмутараканскому князю. Этим населением был «фулльский язык», в котором усматривают и алан, как Куник, и таврических болгар, как Иловайский, [699] и русских. Договор Игоря с греками, по которому русский князь должен был не пускать черных болгар, живших в Приазовье и Северном Кавказе, в Корсунь воевать «в стране Корсуньстей», также указывает на наличие где-то у Крыма, в южной части Придонских степей или в самом Крыму владений русских князей. [700] По-видимому, прав П. Голубовский, указывая, что Ростислав напомнил тмутараканцам времена Мстислава, [701] времена могущества Тмутаракани, широкого размаха торговли и политического владычества. В его время Тмутаракань сделала попытку стать совершенно самостоятельной и оторваться от Приднепровской Руси. Было ли это в интересах всего населения Тмутаракани — это вопрос, но об этом после. Расширение феодальной экспансии из Тмутаракани шло и на запад, и дружинники Ростислава, очевидно, собирали дань, творили суд и расправу, обзаводились землями, городками и укреплялись где-то совсем близко от главных греческих колоний и прежде всего Корсуня. Именно это, а не высокие таможенные сборы, испугало греков и заставило их попробовать положить конец усилению своего восточного соседа. Разрешена эта задача была чисто византийским способом. К Ростиславу подослали котопана, греческого наместника, который вошел в доверие к князю, и когда последний пировал со своей дружиной, провозгласил тост за его здоровье, отпил из чаши сам, а передавая ее Ростиславу, выпустил в вино яд из-под ногтя. Яд должен был подействовать лишь на восьмой день, и котопан счастливо избег расправы, после пира вернувшись в Корсунь, где и рассказал о своем поступке и указал день, когда должен был умереть Ростислав. Когда предсказание котопана сбылось и до корсунцев дошли вести о смерти тмутараканского князя, «сего же котопана побиша каменьем Корсуньстии людье». [702] Что заставило корсунцев так отомстить котопану — страх ли перед местью, которая могла последовать за это со стороны могущественной тмутараканской дружины, или, действительно, были какие-то общие интересы у корсунцев с Тмутараканью, и ослабление последней было также во вред и им, и кто были эти корсунцы, убившие котопана?