Шрифт:
6
Ох, не ровен час, смолкла горлица. Шестикрылец за горлицей гонится. Ох, черна тоска в белой горнице. Сам Иванка-посадник горбом горбится. Не братина ходит по кругу, не брага из чана, думу думает купеческая братчина. Бородатые да носатые, крепколобые, крепкозадые. Беда бороде: смуты в го-ро-де. Что ты хмуришься? Что ты прячешься? Не откупишься. Не отплатишься. И мошной плати, и женой плати, а запросят недоимку – головой плати! Не братина ходит по кругу, не брага из чана, хорохорится купеческая братчина. Православные, честные, кунья шуба, волчья сыть. – На’б тощиться для Батыя, ручку им позолотить. Ох, да горлица не слышна. Ох, да в горнице тишина. Засопели, как засовы, носы. Золотишко высыпай на весы. Заскрипели лавки, как на помин. Встал посадник над глыбами спин. Он глазами полоснул по глазам; бородою он кивнул бородам. – Если с женами больше не жить – не возропщем. – Если головы надо сложить – не возропщем. – Но поди затяни поясок, если наг с головы и до ног, ай удавка честному народу – лучше в воду! Расползаются круги по воде. Закивала борода бороде. – Прав Иванка. – Будем локти кусать. И посадник рассудил: – Отказать! – До последнего будем стоять. 7
А и что теперь городить огород, многодумный князь, собирай народ. Развязав мошну у ночных ворот, подались купцы в мощный Новгород. А ночи тихи, тише тихого. Из воды сухим? Лихо вам? Сомкнешь уста – не сомкнешь веки. Глядь, с утра в ворота – сбеги, сбеги. Ни хоругвь не спасет, ни собор, если сабля твоя не востра. Владимир – горящий костер. Рязань – круг от костра. С поля туча ползет с голосами. А Князь-Новгород глух за лесами. А и что теперь городить огород. Ай, Иванка, Иванка, ополчай народ! Молчуны, говоруны, бояре, смерды, мы у жизни не равны. Равны у смерти. Сеча гирькою по темечку – как мачеха нежна, и отдал бы башку, да самому нужна. Чем заплатим, гадать не берусь, головою заплатим аль боком. Не за князя стоим, а за Русь! Не попом укрепились, а Богом! …….. Если жизнь одна, То и смерть одна. Если ковш пустой, Наливай вина. Черный ворон пролетит, Бросит перышко В снег пуховый На удел роковой. Опрокинем-ка третью до донышка, А потом – по губам рукавом. 8
Что молодцу слава посмертная, да знать бы: без сраму живу. Последняя ночка. Последняя. Жалей молодую жену. Подумать, и года не прожили, а сразу слюбились на жизнь. И вот уж под Матерью Божией, под Спасом – во гробы ложись. А были денечки не промахи. Не вам ли, медовым, пришлось ослепнуть от белой черемухи, под ливнем промокнуть насквозь. Сон короток, он намечается под утро, а где тут до сна. Ни ветра, а ветка качается. Не спит молодая жена. 9
Вои – в сборе. Кони – в сбруе. Помолись в соборе да в землю сырую. Дьяки – в рясах. Попы – в ризах. Спаси, Спасе, исход близок. Хоругви, свечи. По коже мороз, поди. Постоим на сече, Господи, Господи! Голубь без голуби – голубь сирый. Господи, Господи, дай силы! Поганые с поля тыном обстали. Смерть ли, неволя – стой на забрале. Муки ли крестные, други ль в крови, – Матерь Небесная, благослови! 10
Стрелы ли под небо взмыли, головы ль наземь упали, звон ли расходится, или плат расстилают печали – зова не слышно Зовущего, да и откликнуться нечем, кроме как клекота, рвущего сердце и пьющего печень… …….. …….. …….. …….. 11
Не прощу, не прощу, не прощу. Не помочь, не помочь вам, кончане. Пращник камень загнал в пращу, лучник выбрал стрелу в колчане. Не прощу, не прощу, не прощу, а прощу – так по смерти приснятся: тетивы одноглазый прищур и на палице сжатые пальцы. Не прощу, не прощу, не прощу, до недоброго срока запомню: не сидеть на престоле прыщу, не писать на Руси законы! Трубы грянут – голов не снести. Трупы лягут – топчите конями! Отомстим, отомстим, отомстим. Куликовская сеча – за нами! 12
Лают лисы, воют волки, кружит галенье. Две недели отбивается Торжок. Ой вы, светы мои, близкие и дальние. Губы стынут. На губах – снежок. В стенах стрелы, в стенах стоны, стены низкие. На ордынца лей кипящую смолу! Ой вы, светы мои, дальние и близкие, бьет таран, и татарье – в дыру. Коли старость, коли молодость жива еще, стой до хрипа, стой у смерти на краю. Здесь я, с вами, в осажденном и пылающем на избитье, зубы сжав, стою. Рубят старых, режут малых, крики в воздухе. Дым стоит, и пух летает во дворах. Едет знамя на коне девятихвостое, едет знамя о пяти углах. – Вот и срок пришел. Расстанемся, как водится. – Прощевай, талань. Прощай, лихой Торжок. Ты прости-прощай, несуженая вольница. Губы стынут. На губах – снежок… 13
Полыхали пожары, не стихали пять дней. Уводили татары за Волгу коней. Кони ржали в трясинах, был разлив на носу. Как вдова голосила неясыть в лесу. Где Егорка безотчий? Где Иванка-отец? Ворон выклевал очи, меч в золе кладенец. За семью ли веками от низин да болот топь вспарит облаками и татарник взойдет. Над забытым колодцем, над зацветшей водой встань обугленным солнцем, крестный полдень мой! ______________ Скачи иноходцем за поле, синицей лети за моря, моя молодая неволя, плененная песня моя. Осталась. Склонилась и плачешь. Над бурой крапивой стоишь. Скачи! А куда ты ускачешь? Лети! А куда улетишь? 25 декабря 1959 – 6 января 1960 «Из трех тетрадей». Книга стихов (1976)
Посад
* * * («Под вечер, только сняли валенки…»)
Под вечер, только сняли валенки, мороз устроил чертовщину – скрипел, как сторож на завалинке, сопел, почесывая спину, он знал: когда он не поленится, а хватит оземь рукавицы, в сарае вырастет поленница, и в доме печка задымится, и уголек в золу закатится, и, чтобы возместить пропажу, у печки старина усядется разматывать слепую пряжу, и осмелевшие от голода на чердаке проснутся крысы, которые спаслись от холода лишь потому, что снег на крыше, и белым-белая беспутица в метелице угомонится, и если лошадь не заблудится, то заплутается возница, и то не сирины стеклянные засвищут из морозной рощи, а стрикулисты бесталанные, а может, их живые мощи. …….. Так сон, не зная сам, что сбудется, прислушивался из постели, как свистуны морозной улицей брели куда глаза глядели…