Это всё выглядело настолько скучно, что я даже и не подумал бы никогда заниматься полем. Разве что если совсем выбора не останется или в те моменты, когда на поле собирали всех жителей, чтобы сделать какую-то важную работу, но такое случалось редко.

Потом я посмотрел на нашу мельницу. Ну и что мне там делать? К себе в кузницу Трог никого не пускал и готовил сына на смену себе. Нина учила травам только тех детей, кого взяла к себе, в итоге травами в деревне могло заниматься около трёх десятков человек.

Кстати, я забыл рассказать маме о кровавом плоде, который принёс в деревню с Дримом. Меня охватил азарт, я начал продумывать в голове одну за другой фразы, которыми смогу убедить маму. Даже побежал домой. Но чем ближе я был к дому, тем больше я замедлялся. У меня не было идей о том, как можно убедить маму.

Нарезав четыре круга вокруг избушки, я-таки решился заговорить с мамой и зашёл внутрь.

— Мам, мы вчера с Дримом нашли кровавый плод и принесли его в деревню, — я замолк, не зная, что ещё добавить.

— Я знаю, вся деревня только о нём и говорит, последний такой добыли аж двадцать вёсен назад, вы — большие молодцы, — мама оторвала взгляд от вязания и тепло мне улыбнулась.

Замялся. Я не так давно один на один убил чужака, но вот что сейчас сказать маме, я не знал.

— Мам…

— Что, сынок? — потом она тяжело вздохнула. — Нет, Арен, ещё рано. Если я выпью сейчас зелье из кровавого плода, то, наверняка, познаю стихию и пробужу зверя. Возможно даже, что Вира познает стихию без помощи зелья до следующего года. Но, сын, где гарантии, что ты познаешь стихию за три года и нас не разлучит сборщик познания?

— Я смогу, — горячо выпалил я, а потом сам устыдился своих слов.

— Нет, Арен. Я бы согласилась, пройди ты хотя бы первые шаги… Да и… Сын, — мама потупилась, на какое-то время отвлёкшись на вязание. — Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что тебе нельзя такое говорить никому. Но…

— Что, мама? — она снова потупилась, вернувшись к вязанию, и я поторопил её. — Что ты хочешь сказать? Я никому и никогда не выдам твой секрет!

На какое-то время тишина разбавлялась только стуком спиц да шуршанием пряжи в маминых руках. Но потом она поняла, что так от проблемы не спрятаться, и горячим шёпотом выпалила:

— Я уже три года, как познала стихию.

Она сказала это так внезапно, быстро и тихо, что я сначала даже не понял и замолк, пытаясь расшифровать набор звуков, попавших мне в уши. Потом мои глаза стали расширяться, и я чуть было не закричал от удивления, но мама вовремя среагировала, просто закинув мне в рот клубок шерсти.

Мне понадобилось минут пять просто для того, чтобы понять всё, что стояло за этими словами. Мама, познавшая стихию! Она три года скрывает это, чтобы её не забрали сборщики. Но как? Сборщики же умеют видеть познание! Ещё минут десять мне понадобилось на то, чтобы понять: мама умеет скрывать своё познание. Потом до меня дошло, что она уже три года борется с пробуждением зверя, которое уже невозможно будет скрыть от деревенских. Ещё полчаса я отупевшим взглядом глядел на вяжущую маму. И понимал, почему она так боится любых перепадов настроения, постоянно прячась в вязание. Не могу представить себе уровень её самообладания в тот момент, когда на нас напали чужие.

Кивнул маме, потом ещё раз кивнул и сел в позу смирения, подложив локти под лоб. Так я показал, что всё понял и даже случайно не расскажу об этом никому. Даже ей. Никто не должен знать. Никто. Даже она. Поднявшись на ноги, я вышел прочь, голова кружилась от свалившегося на меня озарения. Таким меня и нашёл Дирк — младший брат Дрима. Он хлопнул меня по плечу, чуть не уронив, но сам же и поймал.

— Что-то ты хлипковат для стихийного, — беззаботно рассмеялся своей неловкой шутке он, а меня прямо резануло страхом, он понял!

Я в ужасе повернул к нему глаза, но он беззаботно улыбался мне, будто ничего страшного сейчас не говорил.

— Идём со мной, Дрим сказал, что тебя уже можно вести к нам, — и он пошёл в сторону медвежьей берлоги, закинув руки за голову и что-то насвистывая. Дирк был полной противоположностью своего старшего брата — вечно расслабленный и даже весёлый.

Я же недоумевал, куда он может меня вести? К остальным охотникам, которые уже знают, что у меня нет горшочка, что я гнилой? Или, что ещё хуже, что они знают о познании мамы и собираются нас обоих изгнать? Я аж покрылся холодным потом. За вечным весельем Дирка невозможно понять, о чём он думает на самом деле. Может, он меня так на казнь ведёт?

Мы добрались до примятой ограды, за которой был спрятан вход в секретное детское логово. Дирк легко перепрыгнул его, будто даже перелетел. Я попытался повторить — но задел пальцами ног ограду и с шумом врезался лбом в мягкую землю. Дирк рассмеялся надо мной, чем вогнал в ещё больший ужас, помог мне встать и повёл дальше, мимо берлоги.

Ноги у меня онемели от страха, и я двигался как на костылях, готовый к чему угодно.

В конце концов, ну изгонят нас с позором — мама познавшая, мы сможем выжить и в лесу.