В этот раз достичь пустой головы было легко. Пустота смыла боль, страх, слабость. Но что-то неуловимо поменялось, внутри появился некий дискомфорт. Он рос и рос, пока я не понял, что дискомфорт вызывают движения. И тогда замер.

Но неподвижность давила на меня куда сильнее, чем просто дискомфортом, неподвижность стала подступать ко мне тревожными мыслями, постепенно заполняющими пустоту. Я снова начал цикл сначала, терпя дискомфорт. Мне стало очень странно от того, что я ни о чём не думаю, но при этом принимаю решения. А потом пришло озарение. Дискомфорт вызывает не само движение, а именно неправильные движения. Некоторые выходили легко, будто сами собой, другие наоборот с мнимым скрипом, который и давил на голову дискомфортом.

И я стал подстраиваться, слушая каждое своё движение, каждый жест. Я растянул цикл тренировки до бесконечности, повторяя одни и те же движения по сотне раз, слушая скрип, пытаясь понять: что именно его вызывает.

Некоторые движения никак не желали становиться гладкими, и я их убирал, но потом я заметил, что после убранного следующее — тоже не получается сделать гладким, а за ним может быть и третье такое. Так что я вернулся назад до первого пропущенного и стал повторять его, ища решение. И нашёл его! Очередное озарение прошлось мурашками по затылку. Такие движения просто нельзя заканчивать — они должны идти вместе со следующим и никак иначе.

И всё равно некоторое недовольство во мне никуда не делось, даже когда я смог выполнить все движения идеально. Я сел в позу медитации, интуитивно уменьшив пустоту в голове, чтобы подумать. Но вместо хороших идей, оттуда на меня полились дурные мысли. Пришлось снова опустошить голову и продолжить тренировку очередным циклом.

В первый раз я просто сделал все упражнения так, чтобы ни одно из них не скрипело, но к концу я всё ещё был недоволен собой. Ещё раз. И ещё, и ещё… Я выполнил десятки циклов, прежде чем нашёл причину недовольства. Нужно делать все упражнения в другом порядке.

Череда упражнений в моей голове слилась в один образ, который я плавно изменял, пытаясь достичь совершенства. Я мог присмотреться к каждому этапу, передвигать его силой воображения. Постепенно пустота засияла внутри меня тысячами форм. Каждая отличалась всего одним штрихом, а я постепенно отсекал те, которые не прошли проверку.

Перебирал и перебирал, не задумываясь о том, что каждая попытка — это почти час реального времени, в пустоте времени не было, как и усталости. Здесь были только я, моё недовольство тренировкой и сама тренировка. Остальное не имеет значения.

Вскоре в голове остался только один образ, который зиял чёрной дырой. Это было лучшее из всего, что я мог придумать. Но здесь всё ещё чего-то не хватало. Я крутил этот образ, повторяя его в реальности раз за разом. И чем больше, тем глубже была чернота в образе. Чего-то критически недоставало этой тренировке, и этот недостаток причинял физическую боль телу.

Для боли в пустой голове тоже не было места, но я знал, что она есть.

Меня выбило из пустоты резко, будто ударом. В голову стремительно полилась реальность. Тело было истощено, мышцы изодраны постоянной тренировкой, голод кружил хищным волком вокруг меня. И выше всего НЕДОВОЛЬСТВО. Я не смог. Я опять не смог.

— Он упал, — закричал кто-то.

Потом кто-то подошёл и стал открывать мне рот, а я не мог разжать зубы, всё тело свело от напряжения.

— Массируй ему желваки, — произнёс кто-то.

И меня стали массировать, причём не только желваки, а вообще всё тело, отчего зрение расцвело яркими вспышками боли. Кто-то воткнул между зубов нож и стал осторожно раздвигать сжатые челюсти, потом в горло полилось что-то жгучее, залилось в лёгкие, но у меня не было сил даже откашлять жгучую жидкость. Я и дышал-то с трудом.

— Сейчас я ему помогу, — услышал я голос Виры, и меня обдало мягкой прохладой, тут же расслабившей все мышцы.

Очнулся я в избе бабушки Нины. Я ещё даже не открыл глаза, когда почувствовал многообразие травяных запахов. Впрочем, глаза я открыть не мог, они будто покрылись колючей коркой и отказывались раскрываться из-за неё. А прочистить не мог, руки не слушались. Я закашлялся.

— Проснулся, познавальщик, — проворчала тут же Нина. — Лежи. Скоро опять уснёшь.

И я уснул. Потом опять проснулся. Потом снова уснул… это слилось в бесконечную череду пробуждений, которые я даже не особо мог отличить от сна. В меня постоянно вливали зелья, обтирали чем-то, массировали всего. И я всё время слышал рядом с собой мерный стук маминых спиц. Даже в самых диких снах я видел краем глаза маму, сидящую рядом и тревожно вяжущую что-то.

Я видел, как разгораются алые искры в её волосах, и молил сам себя очнуться как можно быстрее, чтобы мама не превратилась в зверя.

— Ты две недели тренировался, сынок, — глухим голосом прошептала мама, когда я уже сидел за столом у нас в избе. — Нина запретила нам вмешиваться, сказала, что ты можешь умереть, если тебя прервать. Вира пробудила зверя и всё время была рядом с тобой, да и вообще там много кто следил за тобой, кто-то даже пытался повторять. Говорят, что это из-за дара предвиденья ты тянулся к чему-то.