Выяснилось, что у Донны два магистерских диплома.

– На дипломах в Монтане не протянешь, – вздохнула она. – Днем я работаю в Миссуле, милях в пятидесяти отсюда, в Обществе защиты животных, а по вечерам вот здесь, официанткой в баре. – Потом она гордо продемонстрировала свои волосатые ноги и подмышки и объяснила: – Готовлюсь к зиме.

Билл и Сюзи были женаты двадцать два года. Когда-то они держали бар в пятнадцати милях отсюда, но доходов он не приносил, и они решили уйти на пенсию. Сюзи утверждала, что воспитывать двух подростков – сыновей Билла от первого брака – гораздо труднее, чем заправлять баром. Билл сказал, что основной предмет экспорта в штате – молодежь. В Монтане прекрасные детские сады и школы, но найти работу трудно, поэтому молодые люди уезжают на заработки за пределы штата.

– А как деньжат поднакопят, всегда возвращаются, потому что лучше Монтаны не найти.

Хорошо, что у них не оказалось стоянки «под открытым южным небом».

Жизнь в трейлере предоставляет свободу в любой момент сняться с насиженного места и переехать в другое. Куда угодно. Можно посещать всякие спортивные состязания и концерты, раскатывать по захолустью, ранним утром просыпаться на берегу реки где-нибудь в Айдахо – а за окном маячит любопытный гризли. Можно бродить по каньону Антилопы в Юте, встречаться с людьми в Монтане или проехать с эскортом Портового управления Нью-Йорка и Нью-Джерси по Таймс-сквер. И все-таки надо где-то получать корреспонденцию. Поскольку мне понравилось проводить лето в Голдене, штат Колорадо, а осень – в Остине, штат Техас, я завел в тамошних трейлер-парках абонентские почтовые ящики. Эти два адреса служили мне «временным домом». Там мы с Мисс Хад останавливались надолго, я читал письма, подключался к городскому водопроводу и электросетям, встречался со старыми приятелями и обдумывал следующее путешествие.

Мы с Мисс Хад колесили по стране больше трех лет и заскучали по оседлой жизни. Свежие простыни, нормальная кухня и водопровод казались чем-то недостижимым, как Шангри-Ла, поэтому я решил снять двуспальный дом в тихом районе Тарритаун, в центре города Остин, штат Техас. Остин мне нравился не только потому, что я здесь учился и любил проводить осени, но еще и потому, что в этом городе я мог быть собой. Думаю, в этом и заключается секрет Остина – в этом городе каждый может быть собой, и Остин ценит это в каждом. Ему не надо, чтобы я доказывал это на экране, он всегда меня радушно принимает.

Тарритаун – район, где собаки бегают без поводка, дети играют в футбол на улицах, не опасаясь машин, а старожилы с рождения не меняют домашнего адреса. Я собирался поработать в саду, предварительно выкурив косячок, а потом поболеть за футбольную команду моего университета. Жизнь как жизнь.

В ту субботу «Техас лонгхорнз» со счетом 24:20 одержали победу над «Небраска корнхаскерз», третьей по ранжиру студенческой командой страны, которая до тех пор не знала поражений. Весь город ликовал, и я тоже. Это событие надо было отпраздновать.

Я праздновал до воскресенья и в воскресенье тоже за полночь, так что почти двое суток не смыкал глаз.

В понедельник, в половине третьего ночи я решил, что пора отдохнуть. Выключить свет, раздеться, открыть окно и впустить в дом аромат жасмина из сада. Покурить бонг, включить погромче альбом Анри Диконге, великолепные мелодичные африканские напевы. Самое время сесть за барабаны и выстукивать древние ритмы, возникшие задолго до того, как их вобрал мемфисский блюз. Больше всего для этого подходят мои любимые афрокубинские барабаны-конги, наследие ритуальных церемоний и глоссолалии.

Для меня конги, бонго и джембе всегда были замечательными, инстинктивными инструментами. Ни палочек, ни электричества, ни эквалайзера, ни струн, никаких приспособлений, лишь простое соприкосновение с элементарнейшим аналоговым языком, молитвой и танцем – перкуссией. Музыка из истоков музыки, уходящая к африканским корням. Пора раствориться в ней, как в туманной дымке, и исчезнуть в мареве грез. Самое время для барабанных импровизаций.

Мне было неведомо, что, пока я в полном блаженстве стучу по барабанам, двое полицейских решили ворваться ко мне в дом, отдубасить дубинками, надеть на меня наручники и повалить на пол.

– О, смотри-ка, это у нас вот кто, – сказал стриженный под машинку коп, похожий на игрока «Небраска корнхаскерз», обнаружив на журнальном столе мое водительское удостоверение.

Потом он увидел бульбулятор.

– О, смотри-ка, это у нас вот что! Мистер Макконахи, вы арестованы за нарушение общественного порядка, за хранение наркотиков и за сопротивление властям, – гордо заявил он, упершись коленом мне в поясницу.

– Да пошел ты! – заорал я. – Вы вломились ко мне в дом, поэтому я и сопротивлялся.

– Заткнись, – буркнул он и рывком поднял меня на ноги. – Поедем в участок.

Второй полицейский, повежливее, сдернул с дивана плед и попытался накинуть его мне на плечи.

– Нет уж! – рявкнул я. – Мне ничего не надо. Моя нагота – доказательство, что я ничего не нарушал.

Меня вывели из дома в огороженный узкий дворик, к выходу на улицу. Я, по-прежнему в чем мать родила, не собирался смиряться с неизбежным, поэтому решил, что круто будет взбежать по стене и кувыркнуться в воздухе над головой «корнхаскера», который шел сзади меня. Я хотел сложиться вдвое в кувырке, протащить скованные за спиной руки под задницей и через ноги, а потом приземлиться за спиной «корнхаскера», держа руки в наручниках перед собой. В тот момент мне казалось, что при виде такого эффектного трюка, которому позавидовал бы сам Гудини, полицейские, впечатленные моей ловкостью, передумают брать меня под арест. Глупо, конечно, но тогда я еще не очухался после тридцатидвухчасовой гулянки.