Все это стало известно в Риме в первых числах мая, в тот момент, когда мнимая уверенность в поражении Антония повергла всех в новое замешательство. Мутинская победа — любопытное противоречие, показывающее, до чего дошло политическое разложение высших римских классов, — как раз повредила авторитету человека, которому принадлежала в этой победе главная заслуга, Цицерон понимал, что необходимо было, не теряя ни минуты, воспользоваться полным беспорядком, в котором находилась цезарианская партия, чтобы нанести ей смертельный удар, начав с уничтожения Антония. Он был полон нетерпения и досаждал сенату и сенаторам, желая помешать им уснуть в блаженной иллюзии о победе, которая была непрочна. После смерти консулов управление республикой было поручено неведомому пропретору Авлу Корнуту, другими словами — во главе республики не было никого. Во время осады Мутины опасность придала некоторую силу утомленному собранию, но теперь большинство сенаторов, согласившихся на войну скрепя сердце и желавших пребывать в обмане, что нет более поводов к беспокойству, усилиям и борьбе, не оказывало более прежнего внимания оратору филиппик и рассматривало его речи как безумную болтовню исступленного старика. Кроме того, оживали споры из-за выгод, глухое личное соперничество, мелкие личные споры. Нельзя было более принять никаких серьезных мер, потому что собрание умело всегда затягивать обсуждение и откладывать его в долгий ящик: оно одобряло только медленные средства. Цицерон не чувствовал более своей власти над сенатом, как было в прошлом месяце, и замечал, что смерть Пансы была для него самого несчастьем, ибо, несмотря на свои уловки, знаменитый консул был, по крайней мере, энергичным и благоразумным человеком. [482]

Как только в Риме узнали, что Децим один преследует Антония, появились новые трудности. Старый раздор между сторонниками Октавиана и его врагами, утихнувший во время войны, возник вновь. Многие члены сената негодовали на Октавиана, остававшегося в бездеятельности в Бононии; [483] родственники заговорщиков, беспокойные враги и завистники молодого человека, которых было так много, воспользовались этим недовольством, чтобы навредить ему. Два сенатора, Луций Эмилий Павел, брат Лепида, и Ливий Друз, предложили назначить Децима командующим легионами ветеранов, набранными Октавианом. [484] Это была политика борьбы, которая, будучи проведена с энергией и умом, могла бы отнять у Октавиана любую возможность навредить. Напротив, другие, среди которых был Цицерон, понимали, что победа не была окончательной; они советовали быть благоразумными и продолжать льстить Октавиану и пользоваться им для защиты Италии. [485] Кассий, самый умный из заговорщиков, кажется, готов был в этот момент вступить в переговоры, чтобы заключить с Октавианом соглашение. [486] Эта политика, хоть и противоречащая первой, также могла привести к благоприятному результату, если бы имелось мужество следовать ей до конца. При всеобщей апатии сенат не мог решиться ни на ту, ни на другую политику и принял среднее решение, несшее опасности обоих предложений и не имевшее никакой выгоды. Предложение Эмилия и Ливия было найдено слишком смелым, и сенат не одобрил его, боясь, что солдаты не пожелают ему повиноваться. [487] Но он не решился вступить и в переговоры с Октавианом, чтобы сделать из него союзника, а предоставил его самому себе, оставив его без приказа во главе легионов.

Сенат, однако, заблуждался, думая, что с помощью этой политики избавляется от всех забот, которые мог бы доставить ему Октавиан со своей армией. Через несколько дней в Риме были получены письма от Октавиана к сенату с просьбой дать его солдатам обещанные награды, [488] т. е. не только по 2000 сестерциев, которые сенат 4 января решил дать восставшим легионам, но и по 20 000 сестерциев, обещанных Октавианом в случае победы каждому солдату не только двух оставшихся, но и всех пяти легионов. [489] Бездеятельный вождь бесполезной армии, загнанный в маленький галльский город, не смея возмутиться против сената, который, со своей стороны, не смел давать ему приказаний,

Октавиан находился тогда в Бононии в большом затруднении и не знал, что делать со своей армией. Он приготовил четыре легиона Пансы для отсылки их к Дециму [490] и в то же время позволил Вентидию свободно перейти через Апеннины. Он хотел своей попыткой обращения к сенату показать солдатам, что заботится об их участи. Поэтому так трудно было сенату дать как утвердительный, так и отрицательный ответ. Возобновились сколь долгие, столь же и бесполезные переговоры. Наконец, те, кто не хотел ничего предоставить солдатам, и те, кто, Напротив, хотел показаться великодушным, еще раз остановились на среднем и противоречивом решении: награду получат только два восставших легиона, как определил сенат, и притом не по двадцать, а только по десять тысяч сестерциев. Решили также сообщить этот ответ легионам непосредственно через послов, чтобы показать им, что они зависят в действительности от сената, а не от Октавиана; [491] наконец, по предложению Цицерона, не желавшего раздражать солдат, назначили комиссию из десяти членов, в том числе и его самого, для немедленной уплаты донатива и нахождения земель для раздачи четырем легионам. Два из них были, конечно, восставшие легионы; два других, которых мы не знаем, могли быть легионами ветеранов Децима Брута. [492] Может быть, в доказательство своей заботы о ветеранах сенат в этом же заседании поручил Лепиду и Планку основать в месте слияния Роны и Соны ту колонию, которая позже стала называться Лионом. Короче говоря, сенат ответил солдатам двусмысленными решениями, которые должны были внушить подозрение полководцу, и пустыми обещаниями, которые он не был в состоянии сдержать, потому что земель в Италии, подлежащих распределению, было немного, если только не хотели покупать их по очень высокой цене, а государственное казначейство было пусто, подати богатых восточных провинций секвестровались по дороге Брутом, Кассием и Долабеллой. Цицерон с ужасом думал, что для того, чтобы сдержать данные солдатам обещания, нужно будет наложить на Италию подать (tributum), или принудительный военный налог, и что придется принуждать людей к его уплате в тот момент, когда золото и серебро стали в Италии редкостью, а кредит стал очень труден; многие люди даже в зажиточном классе были вынуждены продавать за бесценок свои дома, фермы, поля, произведения искусства и долговые претензии, чтобы добыть наличные деньги.

В то время как в Риме сенат принимал эти решения, неутомимый Антоний 30 апреля перешел через горы Лигурии. В течение шести дней он шел по дороге от Aquae Statiellae (совр. Acqui) к Ваде (совр. Vado) по диким и пустынным горам, волнуясь о том, не остановился ли Вентидий, не разбит ли он, не изменил ли ему по пути. Его участь отчасти зависела от Вентидия и успеха его миссии. [493] 5 мая Антоний прибыл наконец в Vada Sabatia, но не нашел там Вентидия, который и не мог еще появиться там, так как ему нужно было пройти больше пятидесяти миль; вероятно, он уже получил известие об Антонии, заставившее его отправить вперед Луция с кавалерией [494] и несколькими когортами, а самому дожидаться в Ваде, чтобы воспрепятствовать армии Децима стать между ними, если она придет в Ваду прежде Вентидия. Теперь важным вопросом было: придет ли Вентидий раньше Децима? Последний реорганизовал насколько мог во время похода свою армию и ускорил марш. 5 мая, незадолго до прибытия Антония в Ваду, Децим был в Дертоне, где получил ложное известие, распространившееся случайно или с намерением, о соединении Вентидия с Антонием в Ваде. [495] Децим на мгновение поверил ему; он написал отчаянное письмо Цицерону, прося его немедленно прислать денег, потому что находился в очень затруднительном положении. [496]

Однако ночью он убедился, что известие ложно, и на следующий день утром приказал своей армии двинуться по направлению к Aquae Statiellae; 6, 7 и 8 мая он шел не останавливаясь и 9 мая находился от Вады на расстоянии всего 30 миль. [497] Там он наконец получил более точные сведения об Антонии. Вентидий прибыл, вероятно, 7 мая, и Антоний мог какое-то время считать себя в безопасности. Но через несколько часов он горько разочаровался: три легиона очень устали, и когда 8 мая Антоний обратился к ним с речью, объявляя свое намерение соединиться с Лепидом, мысль, что придется сделать еще более ста миль по этим диким странам, до такой степени напугала их, что они отказались, говоря, что хотят вернуться в Италию, даже если им придется там умереть. Тогда Антоний обещал отправить их на следующий день в Поллентию (совр. Pollenzo), в то время как сам намеревался идти с войсками в Нарбонскую Галлию. [498] Осведомленный обо всем этом, Децим Брут изменил свой маршрут и поспешно пошел на Поллентию, куда прибыл за час до авангарда Вентидия, оказав таким образом великую услугу Антонию. [499] Увидев, что они отрезаны от Поллентии, три легиона решили опять направиться в Галлию и последовали за Антонием на расстоянии двух дней пути. [500]

В двадцатых числах мая об этом стало известно в Риме, а Цицерон все более и более утверждался в мысли обратиться к Октавиану; но враги Антония и завистники Децима обвиняли последнего в том, что он своими действиями позволил ускользнуть беглецу. [501] Их раздражение было так сильно, что через несколько дней от Децима пришли другие письма, в которых он, подобно Цицерону, советовал проявить предусмотрительность по отношению к Октавиану и призвать в Италию Марка Брута. [502] Такое предложение было выдвинуто в Риме в эти дни с целью успокоить волнение, причиненное известиями об Антонии; равным образом поднимался вопрос о том, чтобы призвать в Италию легион, бывший в Сардинии, и ускорить прибытие африканских легионов. [503] Между тем стало известно, что Луций Антоний прибыл 8 мая в Forum Julii. [504] Волнение еще более возросло, когда в конце мая возвратились послы, побывавшие в лагере Октавиана для переговоров с солдатами. Сын Цезаря оказал им очень странный прием. Их привели в лагерь и собрали солдат, последние, однако, отказались слушать послов в отсутствие Октавиана, нужно было с этим согласиться. Октавиан пришел, и послы изложили решения сената; но корпоративный дух между товарищами по оружию был так могуществен в ту эпоху, что поднялся общий протест, и те, кому предлагали вознаграждение, негодовали сильнее тех, кто был его лишен. [505] Солдаты не удовлетворились и аграрным законом: они жаловались, что Октавиан не был избран в комиссию. [506] Это был первый намек на то, что Октавиан может стать опасной силой. Несмотря на иллюзии, которые питали многие в Риме, нельзя было долго оставаться в бездействии. Если бы было недостаточно одной силы вещей, то Октавиан вынужден был бы действовать под давлением окружающих — старых офицеров и солдат Цезаря. Хотя они и подняли оружие против Антония, все же чувствовали к консерваторам очень давнюю и сильную ненависть и боялись, что на развалинах цезарианской партии возникнет консервативная. Многие из них старались поссорить Октавиана с Цицероном; доходили до того, что рассказывали, как Цицерон говорил о намерении его убить, [507] и приглашали его действовать более решительно. [508] Ему говорили, что сделавшие его пропретором консерваторы хотят избавиться от него, так как они уже делали попытку дискредитировать его, называя ребенком. Если Антоний был почти уничтожен случившимся, то Октавиану нужно было поскорее стать во главе цезарианской партии, не имевшей более вождя. Не дал ли он сам, следуя примеру Герофила, толчка к намерению отомстить за Цезаря, которое так удачно продолжал Антоний? Октавиан, приемный сын и наследник Цезаря, не был ли самым подходящим человеком, чтобы продолжить это движение? Оба консульских места были вакантны; закономерные трудности и интриги слишком многочисленных кандидатов замедляли выборы; Октавиану нужно было выступить кандидатом на консульство, представившись народу в качестве сына Цезаря и сказав, что он готов взяться для блага народа и солдат за все проекты, выполнить которые его отцу помешал заговор. В Риме еще не видывали консула в девятнадцать лет, но времена изменились. Он, конечно, будет избран и сделается, таким образом, главой цезарианской партии.

Октавиан не был нечувствителен к этим льстивым проектам; он сохранил у себя один из легионов Пансы и занимался набором двух других, но тем не менее колебался. Он отдавал себе отчет в том, что некоторые консерваторы старались отнять у него его армию, и это его беспокояую. [509] Будет ли он в состоянии стать во главе партии Цезаря без поддержки по крайней мере кого-нибудь из наиболее могущественных правителей провинций, соседних с Италией? Он иногда спрашивал себя, нельзя ли примириться с Антонием; он хорошо обращался с пленными солдатами и отпустил на свободу некоторых из его офицеров, дав понять, что готов вступить в соглашение с Антонием. [510] Но в Риме очень немногие думали об этом; напротив, все жаловались, что молодой человек вынужден в бездействии оставаться в Бононии, и к концу мая потеряли надежду увидеть, как Децим готовит Антонию участь Катилины. План Децима — помешать соединению Антония и Вентидия — потерпел неудачу: он не посмел двинуть свои недавно набранные легионы в дикую Лигурию. Он считал, что если беглецы будут хорошо приняты Лепидом, то надо тотчас начать войну с последним, и решился идти в Галлию на соединение с Планком через Цизальпинскую Галлию и через область, называемую теперь Пьемонтом. Планк на следующий год должен был стать консулом вместе с ним; они могли, следовательно, уже смотреть друг на друга как на товарищей и действовать с общего согласия. Он немедленно написал Планку и дал в течение некоторого времени отдых в Поллентии своей армии, страдавшей от дизентерии; [511] затем ближе к 10 мая, повернув от Лигурии, двинулся к долине По. С этих пор не осталось сомнений, что Антоний может прийти к Лепиду без всяких помех.