Последствием проскрипций было ужасное социальное разложение. Сами триумвиры, за исключением Антония, испугались его. Опьяненный успехом, богатством, чувством мщения, Антоний расточал конфискованное богатство в празднествах и оргиях с участием мимов, певиц и куртизанок, в то время как Фульвия мстила за унижения, каким она подвергалась, и предавалась своим хищническим и тираническим инстинктам. Лепид в современных документах является перед нами как вспыльчивый и грубый человек, сам охваченный отвращением и страхом, [621] Что же касается Октавиана, то он, по-видимому, был охвачен одним из видов временного безумия, легко переходя от милосердия к жестокости. Явление, впрочем, легко объяснимое для молодого человека, плохо приспособленного к таким волнениям. С раннего возраста он был одним из тех нервных и деликатных детей, которых производят на свет развращенные, утонченные и усталые цивилизации; его здоровье было очень слабо, развитие преждевременно, и мать и бабушка окружали его самыми нежными заботами. В тринадцать лет по своему развитию он уже был маленьким чудом и даже произнес публично речь; скоро он сделался рассудительным и старательным молодым человеком, заботившимся о своем здоровье, пившим мало вина [622] и не расстававшимся со своими книгами и любимыми учителями Афинодором из Тарса и Дидимом Ареем. Этот молодой человек, воспитанный женщинами, болезненный и деликатный, неожиданно оказался брошенным в самую сердцевину революции; и тогда разом он сделался тем, кого мы теперь назвали бы жестоким arrivista, одним из тех молодых людей, каких много встречается в утонченных и богатых цивилизациях, честолюбие которых, стремление к успеху, недостаток твердости, трусость делают способными совершить самые крайние низости и самые свирепые жестокости. Неудивительно, что слабый и впечатлительный Октавиаи вел себя так, что историки могли передавать о нем самые противоречивые рассказы, однако остававшиеся вероятными именно благодаря своей противоречивости. Становится понятно, что в более спокойные моменты его сестра, которую он любил, могла обращаться к нему, чтобы спасти жизнь нескольких осужденных, и что, напротив, в те часы, когда он был охвачен страстью или страхом, он проявлял жестокость и приказывал убивать всех, кого подозревал в покушении на свою жизнь. [623]

Положение, впрочем, скоро сделалось таким серьезным, что даже Антоний был озабочен. Стало очевидным, что после возмутительных сцен грабежа триумвиры были бы в состоянии победить общее отвращение, внушаемое в Италии их управлением, только в случае если они немедленно уничтожат армию Кассия и Брута. Одна эта победа могла немного успокоить недовольных в Италии, которые своими действиями могли ослабить и парализовать, если бы даже не удалось совершенно опрокинуть, правительство триумвиров. В начале 42 года Антоний послал в Брундизий восемь легионов под начальством Л. Децидия Саксы и Г. Норбана Флакка, приказав им весной вторгнуться в Македонию. В конце года Брут, [624] казнив из мести Гая Антония, эвакуировал эту провинцию и отправился со всей своей армией в Азию, вероятно, с намерением собрать деньги и расположиться на зимние квартиры в стране, более богатой и более удаленной от Италии. Было очевидно, что на помощь этому авангарду нужно отправить главные силы армии и предпринять гораздо более решительные действия, а это означало сделать Италию жертвой недовольства и анархии. Озабоченные этой опасностью триумвиры приготовили для исполнения такой акт тирании, на который никогда не осмелился бы даже Цезарь: они отменили избирательные права комиций и назначили магистратов, которые должны были занимать свои должности в течение пяти лет триумвирата. [625] С помощью этого средства можно было заинтересовать многих в прочности триумвирата.

В то время как Децидий и Норбан высадились в Македонии, Брут и Кассий соединили свои армии в Смирне. Брут, бывший ближе к Италии и лучше осведомленный в том, что там происходило, взял на себя инициативу этой встречи, написав Кассию, что нужно соединить их армии и вместе бороться с триумвирами, как уполномочивали их сенатские декреты. [626] Кассий, мечтавший в этот момент двинуться в Египет для изгнания Клеопатры, все время бывшей на стороне цезарианской партии, согласился на это; он оставил в Сирии небольшой гарнизон под начальством своего племянника и послал в Каппадокию большой отряд кавалерии, чтобы казнить изменившего ей правителя и собрать деньги. [627] Потом с главной частью своей армии он пошел навстречу Бруту к Смирне. [628] Был собран военный совет. Брут предложил Кассию вместе с ним вернуться в Македонию, уничтожить там восемь легионов авангарда и воспрепятствовать высадке других легионов. [629] Кассий, напротив, предлагал более обширный, более спокойный и легкий план, который, наконец, был принят Брутом. Они не были еще уверены в том, что господствуют на всем Востоке: Родос, республики Ликии и другие города еще колебались. Можно было постоянно бояться вторжения парфян в Сирию и новых интриг в Египте. Если, в то время как они будут вести войну в Македонии, на Востоке произойдет сильное замешательство и если враги, располагавшие большим числом солдат, попытаются напасть на них с тыла из Египта, то все для них может быть потеряно. Лучше предоставить врагу Македонию, вступить в переговоры с парфянами, чтобы обеспечить себе их нейтралитет, захватить господство над морем и Востоком, собрать большой флот, покорить Родос и Ликию, собрать на Востоке возможно больше денег, прервать сообщение между Италией и Македонией и вторгнуться в последнюю. Триумвиры не имели возможности привести туда сорок легионов, ибо при отрезанных или угрожаемых путях сообщения они могли бы собрать в Македонии только небольшую армию, которую можно было бы прокормить в самой стране или в Фессалии, одинаково бесплодных, безлюдных и обедневших благодаря недавним войнам. Кроме того, если бы враждебные действия продолжились, то дал бы себя почувствовать недостаток в деньгах. Италия стала бы страдать еще больше, и увеличилось бы недовольство солдат, аппетиты которых не были удовлетворены. [630] После того как Брут принял этот план, Кассий уступил ему часть своей казны, а Лабиен, сын старого генерала Цезаря, был послан ко двору парфянского царя. [631] Было решено, что Брут начнет завоевание Ликин, в то время как Кассий отправится покорять остров Родос.

Эти экспедиции вынудили Антония отсрочить войну против Брута и Кассия. [632] Но отсрочка была для него крайне опасна, потому что бездеятельность, на которую он был осужден, будоражила солдат, давала смелость общественному недовольству и увеличивала политические и финансовые затруднения, с которыми боролся триумвират. Триумвирам было необходимо какой угодно ценой сделать что-нибудь, что доказало бы Италии их могущество. Антоний тогда решил послать Октавиаиа с частью флота для захвата Сицилии.

Секст Помпей, казнивший в начале 42 года правителя этого острова и овладевший им всецело, начинал становиться в тягость. Он набирал корабли, рекрутировал матросов, организовывал легионы; он опустошал италийские берега и перехватывал на море грузы хлеба, предназначенные для Рима; он мог прийти на помощь к Бруту и Кассию и воспрепятствовать перевозке войск и съестных припасов через Адриатическое море в Македонию. Таким образом, весной 42 года война началась в Сицилии и на Востоке. Весной и в начале лета Кассий завоевал остров Родос; [633] он нашел в государственных и частных сокровищницах острова 8500 талантов, которые конфисковал; [634] он заставил азиатские города уплатить подати вперед за десять лет, [635] он соединил корабли, прибывшие со всех берегов, и организовал на всем Востоке большое число отрядов на суше и на море; он отправил Мурка с шестьюдесятью кораблями к Тенарскому мысу воспрепятствовать вспомогательным войскам, подготовленным Клеопатрой, дойти до триумвиров. [636] В течение этого времени Брут совершил также удачную кампанию и покорил ликийские республики, на которые наложил контрибуцию. Таким образом, два вождя республиканской армии могли в начале лета встретиться в Сардах и отдать команду о вторжении в Македонию.

Октавиан, напротив, жалким образом потерпел неудачу в своих попытках, и Сицилия не была еще завоевана в тот момент, когда Брут и Кассий направляли свою армию к Абиду, чтобы переправить ее через Босфор и идти из Сеста по Эгнатиевой дороге прямо в сердце Македонии. Неудача Октавиаиа должны была сильно осложнить дела Антония, потому что движение Брута и Кассия вынуждало его идти на помощь Норбану и Децидию. Все еще надеясь на то, что Октавиан скоро окончит свое предприятие, Антоний решил оставить его в сицилийских водах, а самому с двенадцатью легионами [637] идти в Македонию. Там он хотел разыграть последний акт этой роковой борьбы, которая была не только борьбой цезарианской и народной партии против партии аристократической и консервативной, но также борьбой Запада против Востока. Опиравшиеся на азиатские провинции Брут и Кассий располагали меньшей армией, чем Антоний и Октавиан: немного солдат можно было найти на цивилизованном Востоке, стране купцов и капиталистов, любившем мир и не имевшем более политической самостоятельности. Но они располагали деньгами, великой силой, представителем которой в древнем мире был этот цивилизованный и индустриальный Восток; они везли с собой в своем походе против врага в огромных нагруженных на повозки амфорах награбленную добычу, драгоценные металлы, которые Восток в течение сорока мирных лет и относительного порядка, следовавших за великой войной с Митридатом, сумел снова собрать, несмотря на грабежи публикаиов и правителей, и получить в обмен на земледельческие продукты и индустриальные товары, вывезенные в Италию, значительную часть похищенного у него италиками золота и серебра. [638] Напротив, Италия, хотя уже два столетия свозила к себе со всех сторон света самые нужные предметы обихода и драгоценные металлы, продолжала пребывать во всеобщей бедности; особенно недоставало золота и серебра: общественная и частная роскошь, возобновление земледелия, увеличение благосостояния всех классов, безрассудные спекуляции, революции и гражданские войны, внутренняя политика, основанная на интригах и патронате, а также внешняя политика грабежей и завоеваний требовали громадных вложений. У Италии было солдат более чем нужно, она могла послать на Восток грозные армии солдат, но была вынуждена посылать их за море, одетых в лохмотья, без денег, без необходимого снаряжения, без флота, необходимого для защиты их связи и подвоза съестных припасов. Исход войны должен был показать, какой металл имел большее значение в этой гражданской войне: золото или железо.

Начало кампании было выполнено легко, и Брут и Кассий ободрились. Они свободно перевели через Босфор свои армии, направили их вдоль берега к мысу Серрейону и узкому проходу между горами и морем, занятому Норбаном. Они без затруднений вынудили последнего отступить, послав Туллия Кимвра с флотом для угрозы с тыла. Норбан был вынужден отступить до Сапеикского ущелья (совр. Бурун-Калесси), которое рассматривалось как единственное место, где большая армия могла перейти из Азии в Европу и которое было очень хорошо укреплено для его защиты. [639] Антоний, напротив, был остановлен в самом начале своей экспедиции: возникло непредвиденное препятствие — флот Мурка. Когда вспомогательные войска Клеопатры были разбросаны бурей по берегам Африки, Мурк тотчас же блокировал Брундизий, чтобы не дать Антонию переплыть Адриатическое море. Антоний сделал много попыток, чтобы освободить себе путь, но, постоянно терпя неудачу, призвал, наконец, на помощь к себе Октавиана, заставив его прервать свое сицилийское предприятие, которое тот еще не довел до конца. [640] Было неблагоразумно оставлять у себя в тылу Секста Помпея, но на что еще можно было решиться?

Корда Октавиан появился в Адриатическом море, Мурк, имевший только шестьдесят кораблей, был вынужден отступить, [641] и два триумвира с двенадцатью легионами смогли вместе высадиться в Диррахии.

Но сразу же по выступлении из Диррахия экспедиция встретилась с массой затруднений и опасностей. Курьеры, срочно отправленные Норбаиом и Децидием, скоро возвестили, что им пришлось оставить занятые неприступные позиции. Вождь фракийцев открыл Бруту и Кассию другой проход, более узкий и крутой, по которому армия, при условии взятия с собой воды, могла перейти горы за три дня.