— Ты не дашь мне договорить? Я пытаюсь объяснить тебе, что произошло, — не унимается Ноа, поднимаясь с кресла. — Ты должна это знать.

— А я не хочу, — пальцы начинают дрожать от беспомощности, потому что бежать некуда — боль заключает в знакомый замкнутый круг, подчиняет себе. — Что, если я не хочу?

— А я не хочу подыхать оттого, что ты не знаешь правды о…

— Ноа, — перебивает его Джон.

— Ты ведь сказала, что хочешь помнить меня, — продолжает Васкес, невзирая на голос отца, — это были не просто слова, неужели не понимаешь?

— Я была не в себе, — быстро парирует Тина, поджимая губы.

— Не в себе? — на выдохе произносит Ноа.

В палате тут же чувствуется горечь, хотя Тина — самый обычный человек. Просто эти эмоции написаны на лице Васкеса четкими акварельными красками. Тина прикусывает нижнюю губу, потому что обижать Ноа так же больно, как и помнить о его предательстве. Оказывается, противостоять самой себе гораздо сложнее, чем целому миру, обращенному против тебя. Законы выживания здесь не работают.

— Ноа! — на этот раз Джон громче выкрикивает его имя, хватая за локоть. — Не сейчас. Уходи.

— Но…

— Не сейчас, — грозным тоном указывает Джон, отрицательно покачивая головой. — Увидимся в суде.

Ноа резко вырывает руку из слабого захвата, в последний раз смотрит на Тину, молчаливо наблюдающей за перепалкой, и задает последний вопрос:

— Ты правда хочешь, чтобы я ушел?

— Да, хочу, — дрожащим голосом отвечает она.

И Ноа уходит.

Обреченно.

Он громко хлопает дверью палаты, и осколки души, оставшиеся внутри Тины, ранят своими острыми краями. С этим нужно заканчивать. С этим нужно бороться, но своими личными силами, а не услугами извне. Хватит ошибок, ей всего лишь нужно перешагнуть через черту самостоятельно, оставляя за её пределами то, что непременно хочется взять с собой.

— Ты в курсе того, что он собирался мне рассказать? — спрашивает Тина у отца, пока тот усаживается в кресло.

— Да, — кивает отец, — мне было необходимо это знать для будущего процесса. Я подаю на них в суд за незаконно проведенную процедуру.

— Я догадалась.

Тина усмехается, потому что исковое заявление является самым логичным объяснением запретительного приказа. Она — умная девочка, она способна складывать один плюс один, особенно сейчас. И, как по велению волшебной палочки, теперь в сумме получается оправданное «два», вместо прежних непонятных цифр.

У Тины были категорические противопоказания, о которых она знала, ведь мама Мэттью, по совместительству врач, ни один раз отговаривала её от закрытия воспоминаний о смерти мамы.

В тот раз Тина послушалсь, а в этот раз — нет. И чем это закончилось? Почти катастрофой.

— Ты можешь мне не рассказывать об этом? — звучит умоляюще. — У меня не получилось начать новую жизнь без воспоминаний о нем, и я сделала только хуже. Но я могу попробовать снова. Сама.

Солнце за окном уже начинает слепить глаза, поэтому Джон откидывается на спинку кресла, прячась в тени. Он глубоко вздыхает, делает глоток кофе и поправляет значок офицера на груди. Тина может только догадываться о том, что сейчас творится в голове отца, какие одолевают мысли и предостережения. Если раньше она могла спокойно разложить по составляющим практически любое выражение его лица, то в этот момент процедура оказывается крайне затруднительной. И дело здесь не в том, что после снотворного слегка двоится в глазах или чуть кружится голова от восстановления памяти. Дело в том, что отец словно закрывается, стараясь не отображать на своем лице ни единой эмоции.

— Не получится, дорогая, — наконец отвечает Джон, убирая пластиковый стаканчик на прикроватную тумбочку.

— Не получится молчать? — Тина не совсем понимает услышанный ответ.

— Видишь ли, когда ты узнаешь, что между вами произошло, у тебя вряд ли получится начать всё заново, — Джон растирает ладонями лицо, шумно выдыхает и отводит в сторону взгляд. — Господи, как же у вас всё сложно, ребята. Я бы так не смог.

В палате повисает молчание, но оно легкое и невесомое. Тина наблюдает за отцом, пытаясь уловить внутри себя отклик на его слова, и понимает, что не ощущает страха или любопытства. Она вообще ничего не ощущает, устала. Хочет спокойствия, быть может, простого человеческого счастья: без переживаний, слез, боли; без нескончаемой борьбы чувств и разума. Отец, наверное, хочет для Тины того же самого, просто не знает, как сказать несколько важных вещей, что перекинут чашу весов на противоположный уровень. Или знает, но не хочет брать на себя ответственность, поэтому и предоставит эту возможность Ноа, но только не сейчас.

В общем, как бы Тина не открещивалась от неминуемого — этому все равно суждено произойти. Только какой итог ожидает на выходе, стоит лишь догадываться. Именно поэтому Тина вообще не желает знать, о чем идет речь.

— Я приглашу мистера Данбара, — отец поднимается, вновь берет свой стакан с почти остывшим кофе и опустошает его двумя глотками. Волнуется, только пытается скрыть. — Если всё в порядке, то заберем рецепты на лекарства, сдадим парочку анализов и поедем домой. И ты уж прости, но это будет наш дом, а не твоя квартира.

— Как скажешь, — тихо отвечает Тина и смотрит в потолок.

Спорить нет никакого смысла. Да и оставаться одной сейчас тоже нельзя — нужно разговаривать, разговаривать, чтобы тупо не сдохнуть от собственных мыслей.

Она снова помнит про измену.

Она снова хочет про нее забыть.

Жаль, что способов больше нет.

И в какой-то степени очень жаль, что вернулась прежняя Тина, которая обладает воспоминаниями, способными свести с ума. Несмотря на то, что они — неотъемлемая часть тебя, им нет дела до твоего душевного равновесия. Если понадобится — придут из глубины сознания и произведут контрольный удар, повторяя его каждый раз, когда только вздумается. Нужно всего лишь научиться жить вместе с ними, достойно отвечая на очередную атаку. И Тина научится, не важно, какие еще сюрпризы приберегла судьба.