– Мне, конечно, хотелось, чтобы ты больше времени на свежем воздухе проводил, - сказала она, - но ты как-то слишком уж превратно все понял.

– Да просто так получилось… - настолько виноватым Бекшеев себя не ощущал… да пожалуй, никогда не ощущал. Даже в тот раз, когда, сбежав из дому, вернулся незадолго до рассвета, адски пьяным и жаждущим совершить какой-нибудь подвиг.

Например, цветы подарить.

С клумбы.

Тогда пострадали коллекционные матушкины розы, но сейчас вот…

– В лесу буря застала, - сказал он, оправдываясь. – Налетела. Пришлось пересидеть.

– Как самочувствие? – она подошла и протянула руку. А когда Бекшеев дал свою, пальцы сомкнулись вокруг запястья.

– Как ни странно, но вполне себе… горло вот першит слегка.

– Вижу. Легкая простуда, но в остальном… знаешь, беру свои слова обратно. Свежий воздух тебе определенно на пользу.

– И все?

Она пальцы разжала.

– А чего ты еще хочешь?

– Не знаю… но как-то… - он пощупал куртку. Мокрая. Но теплая. И пахнет дымом, еще лесом, грязью, пылью. – Ругать не станешь?

– Тебе лет-то сколько? Куда тебя ругать… поздно уже. Да и у меня своих дел хватает. Ты представляешь, десять тысяч населения, а ни госпиталя, ни хотя бы фельдшерского пункта! То есть, он числится на балансе, давече мы с Сомовым имели по этому поводу преинтересную беседу, он все сетовал на нежелание специалистов ехать в эту глушь, но почему-то, когда я сказала, что хочу восстановить работу, не обрадовался. Но…

Голос матушки долетал откуда-то издалека.

А в доме пахло съестным.

– Кстати, обед или завтрак на кухне найдешь… я тут наняла одну милую девочку, которая взялась готовить. Конечно, без изысков… как погода?

– Одевайся теплее.

– Это я уже поняла… так вот, я сперва посмотрю, что там с пунктом. Еще заявку составить надо на расходники. Бинты там, мази и прочее, чтобы с вечерним паромом передать. Но Сомов…

Бекшеев только головой покачал. Свежий воздух на Дальнем определенно обладал какими-то магическими свойствами. Давно уж он не видел матушку настолько… довольной жизнью?

Да, пожалуй.

И увлеченной.

Сомову оставалось посочувствовать, поскольку теперь она точно не отступится. И хорошо, если все обойдется этим самым фельдшерским пунктом.

– Кстати, я к Сомову намереваюсь заглянуть, - крикнул Бекшеев. – Сказать ему что?

– Что нужно, я уже сказала… я потом к Яжинским.

– Зачем?

– За надобностью, - она появилась вновь, на сей раз в легкой шубке, которая вряд ли могла защитить от здешних ветров. И шляпка эта с вуалеткой совершенно несерьезная.

Куртка нужна.

С капюшоном.

– Что? Слишком… вызывающе? Надо будет озаботиться гардеробом. И не смотри так. Там сугубо женское дело, которое к тебе отношения совершенно точно не имеет.

– Почему?

– Потому что сроки не совпадают! – рявкнула матушка, натягивая перчатки. – Иди уже, ешь, и куда ты там еще собирался…

– Погоди, а Софья…

– Еще вчера к себе вернулась. Я предлагала остаться. Очень… своеобразная дама. Она отказалась. Её Сапожников сопроводил. И да, она была совершенно уверена, что это безопасно.

Хорошо бы.

Если так, то… хорошо бы.

– Тогда ладно… только осторожней.

Матушка усмехнулась и протянула платок.

– Уж поверь. Меня уже научили быть осторожной.

Софья Сомова сидела с прямой спиной и строгим выражением лица. И смотреть она старалась не на Бекшеева, но на матушку, женщину, сам вид которой заставлял поежиться.

– Я совершеннейшим образом не понимаю, при чем здесь моя дочь, - снова повторил Сомов. – Какое отношение Софьюшка имеет… может иметь…

Он слегка сбился и махнул рукой.

– Впрочем, если вам надо с нею говорить, то говорите.

И упал в кресло.

В доме Сомовых было светло и роскошно, причем роскошь эта отличалась той неброской сдержанностью, за которой видится рука опытная и умелая.

Позолота?

Умеренно.

Лепнина вот, сохранившаяся с давних времен. Узорчатый паркет. Ковер турецкий, с бахромою. Столик на высокой ножке. Камин и коллекция фарфоровых балерин на полке.

Часы у стены в шкафу из темного дерева. Старинные с виду. И тикают громко. Маятник покачивается влево-вправо. И тиканье это – единственный звук, наполняющий комнату.