– Нет.

– Повезло.

Что там было такого, в его жизни? Спросить? Или… нет, еще не время.

– Думаешь, кто из наших Мишку? Славный паренек. Добрый. Тут войны почти и не было… - Сапожник повел плечами.

В саду темно. Ни фонарей, ни окон, луна и та ныне слабая. Но все одно видно, что плечи Сапожника покрывает сеть мелких шрамов. Будто… будто кто-то вырезал на теле узоры.

– Думаю, - Бекшеев оперся на трость. А дышалось и вправду легко. Свободно. Чуть примораживало, и воздух от этого мороза сделался звонким и отчего-то сладким.

Его хотелось пить.

И холод не мешал.

– Шею ему сломали. Кто-то, кого он подпустил близко. Тебя подпустил бы?

– Не уверен. Меня… опасался.

– Почему?

Сапожник поднял руки и потянулся, выгнулся до хруста в костях.

– Чуял. Чутье у мальчишки имелось.

– У него деньги нашли. Три рубля.

– Много.

…состояние Сапожниковых давно исчисляется миллионами. Хотя по нему и не скажешь.

– Для наших мест, - уточнил Сапожник. – И для него. Яжинский их крепко в кулаке держал.

– И денег бы не дал?

– Не на глупости.

– Что за глупости?

Недолгое раздумье. И все же Бекшеева сочли годным, чтобы сказать:

– Видел его. В лавке. Хомутовой.

– Поясни.

– Держит. Тут. Не из первых, но лавка чистая. На Малой Рыбацкой. Мыло хорошее. Гребни. Шпильки. Для волос всякие такие… разные. Штучки. Женские.

– И что он там делал?

А главное, что в этой лавке самому Сапожнику понадобилось?

– Есть у меня… - он слегка поморщился. – Знакомая… просто знакомая.

– Я не спрашиваю.

– Спрашиваешь. Женщина… отец не одобрит, - он подобрался весь, явно готовый защищаться.

– Я не обязан отчитываться твоему отцу. О твоих знакомых. И… может, ты зря? К нему так?

Волосы Сапожник стрижет коротко. А шрамы останавливаются на шее. И поворачивается к дому, который виден темной громадиной. Он слишком велик для одного человека. А Сапожник молчит. Перекатывается с пятки на носок и обратно. Это мерное движение завораживает.

– Мальчишка с Хомутовой говорил. И каталоги лежали. Выбрал он что-то.

Подарок?

Явно для женщины. Для очень особенной женщины, на которую не жаль потратить три рубля.

– Он рубль оставил ей.

Четыре, получается.

– А где он взять деньги мог? – если уж разговор пошел. И Сапожник останавливается. Выдыхает. Кажется, говорить о других ему много проще.

…та его подруга, она наверняка из мещан.

Не лезь.

– Не знаю, - Сапожник покачал головой.

– А предположить? Теоретически. Вот… ты парень, который влюбился.

Смешок.

– И хочешь сделать даме подарок. Но не простой, не ракушку с берега, а что-то серьезное…

– Она не из своих.

– То есть?

– Девушка эта. Своим бы как раз ракушку. Или вот мыла… мыло стоит двадцать копеек. Тридцать, если совсем хорошее. С Большой земли.

Надо же, какая осведомленность.

– Ленты и вовсе десять, а если брать из тех, что в остатках, то и того дешевле. Гребни… самый нарядный – полтора рубля. С перламутром. Такие рыбаки берут, когда о намерениях заявить желают. Тут, - уточнил Сапожников. – И те, которые из местных, были бы рады.

– А он заказывал что-то из каталога?

– Дорогое.

– Может, просто сильно влюбился?

В пятнадцать-то лет иначе не бывает.

– Может. Но… не просто. Все влюбляются. Но обычно хватает того, что в лавке. А ему особый подарок. Кому?

Надо бы выяснить.

Или нет?

– Предположения?

Пожатие плечами. Стало быть нет. Интересно, почему Зима… хотя, она не знала, что парень был в этой вот лавке.

– Хорошо. А деньги? Допустим, он влюбился. И в девушку, за которой ухаживать не так просто. Верно?

Кивок.

– Но на подарок нужны были деньги. Отец бы ему не дал.

– Не на гребни.

– Именно. Тогда откуда он их взял? Вот ты, куда бы пошел?

Сапожник опять задумался.

– Не в рыбаки, - произнес он.
– Это время. И от Яжинского бы не скрыть. Или сам бы понял, или донесли бы, что пацаненок в чужой артели. Тут свои. Разносчиком? Тоже нет. Тоже время. А у него и дома работы хватало.

– Значит, он нашел такую, которая не требовала много времени?

И приносила относительно неплохой доход, что уже навевает нехорошие мысли.