Это хорошо, что я еще сижу, а то так бы нахуй упал на бок от услышанного. Чего? Чего-чего?

По вене бьется гнев, но я сдерживаюсь, потому что это мама, и потому что я не хамло. Точно не хамло. С чего она вообще взяла, что Облачко балованная? Она еще балованных не видела! Вот Жанна больше смахивает на дочь мэра, чем Яна!

— Ты даже не представляешь, какой я сейчас злой домой пришел, и еще сверху мне дровишек в огонь подкидывают, — цежу еле слышно, сжимая руки в кулаки.

— Я говорю правду, Богдан. И это мое мнение, — мертвым голосом заявляет мне мать.

— Прекрасно, свое мнение можешь оставить при себе, — встаю рывком, понимая, что тянущая боль еще имеется. Сука! Дайте мне мою форму, я пойду тренить!

— Ты хочешь, чтобы у тебя было, как у меня в свое время? Только в моем случае был богатенький ублюдок, который клялся в любви, а затем просто бросил нас с тобой. Конечно, ты мужчина, тебе в этом плане проще, но ты мой сын, и я буду о тебе беспокоиться все равно!

Я не имею права говорить ей хоть что-то. В таком молодом возрасте она осталась одна беременная, и, если бы не мой дядька, не факт вообще, что мы с ней были бы сейчас в той точке, что есть в данный момент.

Нет, аборт бы она не сделала, но я уж точно не жил бы настолько хорошо.

— Я была соплюшкой, но ты ведь взрослый. Ты понимать должен примитивные вещи, сын

Моя мать — пример гордости и силы духа. Она не сломалась, когда жизнь подкинула сложностей, пусть даже что рядом было сильное плечо, но она и сама была достаточно сильна. Ни разу не позволила себе умолять, просить или давить на жалость. Нет.

Никакого декрета по факту, со мной на работу, со мной с работы, уборка по дома тоже со мной на руках. По факту я выброс где-то под ее рабочим столом.

Дядька как женился, тоже быстро обзавелся ребенком, но при этом перманентно тянул еще и нас. Порой его жена бросала на нас косые взгляды, но никто из нас всех не нуждался. Тут скорее бабская ревность взыграла.

Вот почему мы с ней не особо контачим, а с сестрой — Настюхой, да.

С тем, кто меня зачал, мы не общались ни разу в жизни. Она не говорит ни кто он, ни где он. Но когда мне было пять, я пообещал себе отомстить. Как ребенок, я многое не понимал, конечно, но точно знал, что по вечерам мама плакала не из-за меня. Не потому что я содрал коленки, не потому что я порвал рубашку, не потому что дядька отругал.

Она плакала потому, что очень много не могла мне дать сама.

Плакала, потому что ей было больно.

Плакала, потому что это все было для нее слишком, но она очень старалась.

Сейчас, будучи уже взрослым и состоявшимся мужиком, я могу любого переломать за считанные секунды так, что он умрет, даже не осознав этого. Сейчас я мог бы отомстить за то, что мама пережила, за то, как он ее сломал. За то, что он ублюдок, и хорош лишь только в том, что исчез из нашей жизни и больше никогда не появлялся.

Иначе я бы удушил его голыми руками.

Но ты ведь сравниваешь теплое с мягким, мам. Это другое, совершенно другое. Заставляю себя дышать ровно, но все равно срывается оно к ебеням.

— Ты не знаешь ее, мам, — отворачиваюсь от нее, пытаясь наладить дыхание. Я слишком злюсь, чтобы сейчас адекватно воспроизводить хоть что-то в окружающее пространство.

Вибрирую весь от напряжения. Это же Яночка, Кудряшка моя, она же добрая и такая…как кукла фарфоровая, будто бы вообще ненастоящая.

— Даже если допустить, что она такая, как ты говоришь, остается еще ее отец. Ты думаешь, он примет простого вояку в семью? Туда, где все трапезничают из золотых посудин? Сын, очнись, он мэр. Он наверняка распланировал жизнь своей дочери иначе с каким-нибудь медиа-магнатом лет на десять или двадцать старше, — распаляется мать, сильнее и сильнее накручивая что себя, что меня.

И я не хочу признаваться даже самому себе, что в ее словах есть зерно истины. Мне на это зерно насрать с высокой колокольни. С высокой, мать его, колокольни. Потому что это я и Облачко, и потому что нам по факту суждено быть вместе вне зависимости от мнения пап, мам и прочих родственников.

— Хватит. Замолчи, — толкаю от себя кухонный стул. Он перекидывается и с грохотом приземляется на кафельный пол.

Мать тяжело выдыхает и кладет лопатку на стол. Звук в тишине кажется оглушающим. Я подонок, который сейчас все-таки нахамил матери, но меня потряхивает от эмоций. Очень стараюсь держать себя в узде, но так и вырывается все наружу.

— Извини, Богдан. Я пойду.

— Нет, не извини, мам. Яна — это мой выбор, и ты обязана этот выбор уважать. Ты знаешь, что я тебя люблю, это не обсуждается даже, но и выбор делать не стану, — поворачиваюсь и серьезно всматриваюсь в побледневшую мать. — Попробуй ты мне ультиматум бросать.