Значит, он уже знает, что люди Корвина так и не сумели поймать Кена в его мире. Но явно не собирался мириться с этим. Просто заявился сюда, чтобы напомнить Вударду, что у того нет не единого шанса ни в этом мире, ни в каком-либо другом. Что теперь он всецело находится в руках обоих Хардингов. И бежать ему больше некуда. От слова совсем.

Кажется, ему впервые ничего не снилось, и это было непросто хорошо. Это было великолепно. Просто плавать в сплошной черноте. В ласковых объятиях воистину милостивой Тьмы, ускользать из которой совершенно не хотелось. Да и как что-то там могло хотеться, если он всё равно ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Его по сути в те мгновения вообще не существовало. Вернее, он был частью этой Тьмы. Её ничтожнейшей молекулой. Невидимой песчинкой.

А потом что-то туда проникло. Подобно лучу утреннего солнца, прорезавшего водную гладь вместе с толщей воды до самого дна или же где-то на полпути до оного. Коснулось век мужчины, резануло его чувствительные зрачки и выпустило пару капель «крови» из резко набежавших слёз.

Разве что общая контузия сошла не сразу. Он уже начал пытаться открывать глаза, притом, что веки его совершенно не слушались, но его слух ещё был заблокирован глухой тишиной. Только через несколько минут у него стало уже что-то получаться, а окружающие звуки словно набухали, нарастали и приобретали с каждой пройденной минутой более естественное звучание. Глухота отступала, а за ней и слепота. Но не пустота, которая охватила его сознание пугающим онемением, как какой-нибудь мощной анестезией, которая воздействовала не на тело, а именно на мозги. И вот ей сопротивляться было просто невозможно. Несмотря на тот факт, что его руки были уже почти свободны.

Почти, это значит, они не были привязаны к его телу с помощью длинных рукавов смирительной рубашки из плотной и совершенно не рвущейся ткани. Он даже их через какое-то время увидел и сумел более-менее рассмотреть, а потом пошевелить едва ли слушающимися пальцами, когда его глаза приоткрылись где-то наполовину.

Поднять тогда головы он ещё не мог. Но зато понял, что никаких солнечных лучей вокруг него не было и в его лицо ничего не светило. Комната, в которой он сидел (наверное, в одной больничной распашонке), выглядела довольно тёмной или сумрачной, словно за её окнами в этот момент стояла пасмурная погода или же очень раннее утро. Разве что Кену было на это, откровенно начхать. Ему вообще было на всё тогда начхать, потому что он до сих пор ничего не испытывал. Просто тупо запоминал то, что видели его глаза и что удавалось расслышать пока ещё сильно контуженному слуху.

Он даже не сразу понял, что упало на его руку рядом с краем плотного кожаного наруча, пристёгнутого ко второму наручу на другом запястье, а те, в свою очередь крепко держались за широкий пояс из того же материала на животе Вударда с помощью коротких отрезков из стальных цепей. Но когда он кое-как напряг зрение и «настроил» его, то понял, что это была немаленькая (и судя по всему давно не первая) капля… Капля его собственной слюны. И сейчас, в это самое время, новая порция вязкой жидкости уже набухала и копилась на его подбородке, неспешно стекая из уголка его совсем чуть-чуть приоткрытого рта.

Он попытался открыть глаза пошире и даже повести головой. Понимание того, что действие явно какого-то убойного лекарственного препарата стало терять свои изначальные отупляющие свойства, начало касаться его сознания пока ещё едва ощутимыми поглаживаниями и то поверх головного мозга. Как и некоторая часть из его личных воспоминаний. Как и осознание, кем он был, где находился и почему именно здесь находился.

– Как вы себя чувствуете, мистер Вудард? Вам получше? Вы меня уже видите и слышите?

Он хотел было дёрнуться, когда почувствовал чьё-то едва уловимое движение откуда-то слева, коснувшееся его локтя подобно дуновению невесомого призрака. Но скосив в ту сторону глаза, всё же сумел разглядеть край чего-то белого. Белую одежду? Белую юбку? Подол белого халата.

Что-то коснулось его подбородка, из-за чего вновь пришлось перенастраивать фокус зрения, чтобы увидеть чью-то руку, которая попыталась приподнять его явно нелёгкую головушку, одновременно прижимая что-то другой рукой к его подбородку и краю рта.

– Вы сможете сейчас пережёвывать и глотать питьё?

И опять не сразу (потому что вновь пришлось фокусировать зрение для новой дистанции, что давалось с куда большим трудом и усилием, чем в нормальном состоянии), ему удалось рассмотреть мило улыбающееся лицо какой-то молодой или моложавой женщины с явными латинскими корнями. Большие цыганские глазища чёрного цвета (слава богу, хотя бы не светящиеся ни красным, ни жёлтым) с угольной обводкой из чёрнющих и длинных ресниц, аккуратный чуть вздёрнутый кверху носик и очень пухлые (но едва ли накачанные ботоксом) губы без единой капли помады. Кажется, от неё даже ничем и не пахло – ни шампунем для волос, ни дезодорантом-спреем для тела, ни теми же духами. Может только больничной стерилизацией с характерным химическим «привкусом».

Медсестра или сиделка очень аккуратно и тщательно вначале вытерла ему подбородок, потом подобрала той же салфеткой капли слюны с его руки рядом с большим пальцем. С абсолютно безжизненным и даже не шевельнувшимся в тот момент «мёртвым» пальцем.

– Если ещё не можете говорить, достаточно моргнуть, мистер Вудард. Подошло время завтрака. Вам необходимо подкрепиться и выпить лекарства, которые нужно принимать вместе с пищей.

Ещё лекарства? Разве в него не затолкали половину из всех имевшихся тут запасов тяжелейших транквилизаторов и успокоительных? Сколько лет он старался их избегать и ничего добровольно не клал себе в рот из ранее прописанного ему доктором Меллоном. А тут и суток вроде не прошло, а он уже выглядит, как овощ. Или медленно сваренная в кипятке лягушка, которая так и не заметила, когда и как её сварили.