ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Возле больничного подъезда Вершилова ожидала сестра Ася.

— Я на минутку, — сказала торопливо. — К тебе не дозвонишься, а мне нужно знать срочно: пойдешь в театр? У меня два билета. Если ты не пойдешь, может быть, Лера?

Это была немалая уступка. Вершилов знал, она не любит его жену и, само собой, не испытывает никакого желания идти вместе с нею в театр.

— Я пойду, — сказал он, желая на всякий случай оградить сестру и жену от нежелательного для обеих общения друг с другом. — Кстати, не спросил, в какой театр и на какой спектакль?

Театр был старинный, с интересной историей, справивший свое столетие. Недавно в нем появился новый режиссер, молодой, очень энергичный, обладавший неистощимой и бурной фантазией, поражавший всех своей энергией.

Театральная Москва уже говорила о его выдумках, которые он осуществлял в своих постановках, не всегда, к слову, удачных, но всегда заметных.

— Спектакль о любви, — сказала Ася. — Говорят, безумно интересно.

— Отлично, — сказал Вершилов. — Стало быть, без четверти семь, завтра, встретимся у входа.

— Без четверти семь, у входа, — повторила Ася веселым голосом.

«Даже не сумела скрыть своей радости оттого, что иду я, а не Лера», — подумал Вершилов.

Ася была младше его на четыре с половиной года. Когда-то, еще учась в институте, она вышла замуж за студента, с которым вместе училась, однако брак этот продолжался недолго, они разошлись, с той поры Ася осталась одна, жила с мамой вдвоем. Последние годы Ася преподавала сопромат в энергетическом институте.

К брату она была особенно привязана. Это был самый любимый человек в ее жизни. Может быть, потому у нее не сложились отношения с Лерой, что она считала, ее брату может подойти только самая лучшая, самая красивая, самая умная и добрая женщина на свете.

А Лера не была ни тем, ни другим, ни третьим.

— Ординарна в полном смысле слова, — утверждала Ася. — Самая что ни на есть рядовая особь во всех отношениях.

Она была пристрастна, особенно по отношению к тем, кого не любила.

— Ася у нас человек крайних симпатий и антипатий, — говорила мама. — У нее не бывает нюансов и оттенков, либо черный цвет, либо белый, либо она любит, либо ненавидит…

Такой Ася была в юности, такой осталась в последующие годы.

Сама о себе Ася говорила:

— Я никому не завидую, не скуплюсь, как на деньги, так и на чувства, не умею ревновать и не сержусь понапрасну. Это — мое кредо.

— Выходит, вы счастливы? — спрашивали ее, она отвечала серьезно:

— Конечно, счастлива, даже очень…

Вершилов немного опоздал и, уже приближаясь к подъезду театра, издали увидел крепкую, плечистую фигуру Аси.

Ася прохаживалась взад и вперед по тротуару, зеленое кримпленовое платье, темно-синий в малиновых розах с длинными кистями платок на плечах.

«Что за пестрота, — поморщился Вершилов. — Зеленое, красное, синее, ужас!»

У Аси не было никакого вкуса, но она всерьез считала, что вкус у нее безукоризненный, переубедить ее было невозможно.

Завидев Вершилова, Ася поспешила к нему:

— Скорее, уже был первый звонок.

— Успеем, — ответил Вершилов, — будут еще целых два звонка.

Места у них были отличные: пятый ряд партера, середина.

Ася внимательно оглядела Вершилова:

— Вроде плохо выглядишь. Устал?

— Есть немного.

Ася вздохнула:

— Не очень-то за тобой, видать, ухаживают.

Это был камешек в Лерин огород, но Вершилов не посчитал нужным подхватить его.

— Ничего подобного, не беспокойся, за мной превосходно смотрят…

Ася хотела было возразить, она была неуступчива, умела настоять на своем, но в этот самый момент свет в зале погас.

К удивлению зрителей, на просцениум вышел седоволосый, осанистый человек. Это был главный режиссер театра. Хорошо поставленным баритоном, четко произнося слова, он сказал:

— Попрошу минуту внимания. Прежде чем мы начнем спектакль, мы бы хотели, чтобы наши друзья зрители приняли участие в нашем празднике: сегодня мы отмечаем юбилей одного из старейших и лучших наших актеров, Владилена Владиславовича Самохвалова, будем же приветствовать его вместе, дружными усилиями…

В зале вспыхнули аплодисменты. Самохвалова хорошо знала театральная Москва, любовь к нему была давней и прочной.

Когда-то, задолго до Отечественной войны, он пришел в театр молодым выпускником ГИТИСа и почти сразу же завоевал признание, сыграв в спектакле «Дни Турбиных» роль Лариосика. О нем можно было с полным правом сказать: «Наутро он проснулся знаменитым».