«И ведь кто-то сочиняет всю эту ересь, — продолжал мысленно негодовать Вершилов. — Кто-то строчит, ничтоже сумняшеся, бездарные, наспех сколоченные вирши, кто-то учит ребятишек, чтобы заучили подобную галиматью, кто-то учит мамочек, чтобы одели своих чадушек как можно наряднее, чтобы выглядели те потрогательнее, и кто-то верит, верит всей этой бодяге. Да, верит. Но кто же?»

Он глянул на Асю, лицо ее было озарено широкой улыбкой, губы полуоткрыты, глаза сияли. Обернувшись к Вершилову, она сжала его руку.

— Ну, что скажешь? Как это прекрасно, не правда ли?

«Вот и ответ готов, — подумал Вершилов, невольно усмехнувшись. — Взять, к примеру, Асю. Вот человек, бескомпромиссно верующий, принимающий все как есть за чистую монету, никогда не пытающийся усомниться хотя бы на минуту».

Невольно он позавидовал Асе: что за чистота восприятия, что за непосредственность доверия! Словно ей ненамного больше лет, чем этим дрессированным малышам на сцене…

Он тихонько сжал ее руку:

— Не сердись, не могу больше…

Ася вроде бы очнулась:

— Что — не можешь? Тебе не нравится, что ли?

— Абсолютно и полностью.

— Да ты что? — вскинулась она. — Нет, ты серьезно?

— Серьезно. — Он кивнул. — Прости, дружок. Не могу, пойду, пожалуй.

— Ладно, как хочешь, — сказала Ася, не отрывая глаз от сцены, на которой очередной малыш старательно выговаривал смешные слова о том, как они все обожают дядю Владю, который «играет так, как надо».

Малыш, выдержав хорошо заученную паузу, замолчал. Зрители охотно и радостно смеялись.

— А то подожди, — предложила Ася. — Сейчас окончится чествование, начнется спектакль, говорят, очень интересный…

— Нет, пойду, — сказал Вершилов. — У меня еще одно дело есть, совсем забыл, даю слово. Передай маме привет, скажи, что я позвоню…

— Передам.

— Днями я еду в командировку, в Будапешт, — продолжал Вершилов шепотом.

— Надолго?

— Дней на десять или недели на две.

— Счастливого пути.

Ася сделала над собой усилие, добавила:

— Привет Лере.

— Спасибо, — сказал Вершилов.

Он глянул на часы. Начало десятого. Еще совсем рано, кроме того, Лера знает, что он в театре. В сущности, ей необязательно знать, что он ушел со спектакля. Пусть ее считает, что он на спектакле, а потом после спектакля провожает Асю домой.

Ася-то ничего не скажет, хотя он и не предупредил ее, да и Лера не станет расспрашивать. Это не в Лерином характере.

В общем, все складывалось так, что впереди была уйма времени и время это следовало по возможности целесообразно использовать.

Он поднял руку, остановил проезжавшую мимо машину с зеленым огоньком и отправился на Красносельскую, которая находилась довольно далеко от театра, на другом конце города.

Татьяна сама открыла ему дверь. Увидев его, всплеснула маленькими руками:

— Витек! Вот хорошо-то!

Так она называла его чуть ли не с самой первой их встречи — Витек.

Они познакомились года четыре тому назад, в поезде. Вершилов ехал в командировку, в Челябинск, его пригласили на симпозиум врачей-кардиологов Южного Урала, Татьяна — в Миасс, в тамошний заповедник.

Полногрудая, с неожиданно маленькими руками и ногами. Чувственный рот, низкий лоб, слегка заросший светло-русыми, пышными волосами. Небольшие, умело подмазанные глаза с широкими веками, отчего взгляд кажется томным, как бы нарочито усталым.

Ехать пришлось в одном купе, поэтому, разумеется, в первые же минуты разговорились, потом пошли в ресторан обедать, просидели там до вечера, осушив вместе бутылку «Напареули», как оказалось, любимого вина Татьяны.

Она ему сразу же понравилась. Была в ней ненавязчивая искренность, непосредственность, которой невозможно не верить.

Само собой, она слегка кокетничала своей непосредственностью, открытостью, и все равно ему по душе был ее смех, чуть отрывистый низкий голос, ленивый поворот головы, медленный, с поволокой, как бы постоянно усталый взгляд.

Она работала переводчицей в некоем НИИ, знала два языка, английский и датский, много ездила за границу. Была два раза замужем.

— Один раз удачно, он был чудо как хорош, — рассказала Татьяна. — И все у нас было замечательно во всех отношениях, но, как известно, стекло и счастье легко бьются. Он умер от инфаркта.