— Погоди, ну чего ты, в самом деле?

Юра мгновенно размяк, заулыбался, украдкой, чтобы никто не видел, схватил ее маленькую ладонь, прижался к ней губами.

— А мне ее жалко, — сказала Алевтина, невольно отдернув руку. — Наверно, это ее собственные стихи?

— Чьи же еще? — спросила Зоя Ярославна.

— Давайте послушаем: что она еще такого насочинит? — сказала Вика.

— Вы слушайте, а я пойду, — сказала Зоя Ярославна, направляясь в нижний салон.

— Я с вами, — в один голос произнесли Клавдия Петровна и Самсонов.

Спустя примерно часа два они снова встретились на палубе.

— Долго она еще вас мучила? — спросила Зоя Ярославна.

— Долго, — признался Юра. — Ох как долго.

— А я уже все узнала, — сказала дотошная Вика, всегда все умевшая распознать раньше других. — Это экскурсовод, она тут ездит с экскурсиями на этом самом теплоходе, случается, и на других теплоходах, она показывает всякие достопримечательности; иногда ходит вместе с туристами осматривать монастыри, остатки крепостей или, наоборот, показывает новые ГЭС, заводы, санатории, которых здесь раньше не было.

— Все понятно. При чем здесь все-таки стихи, да еще такие ужасные? — спросила Зоя Ярославна.

Вика засмеялась.

— И про это скажу: оказывается, она пишет стихи. Да, так мне именно и сказали, пишет стихи, которые нигде не печатают и не могут печатать.

— Естественно, — сказала Клавдия Петровна. — Такие стихи просто, по-моему, вредно слушать, можно отравиться на всю жизнь и уже никогда не признавать никакой поэзии.

— Согласен с вами, — вставил молчавший до этого все время доктор Самсонов. — Я тоже удивлялся раньше: как это можно такие вот стихи публично читать?

— Как можно писать, спросите, — заметила Вика. — Оказывается, она, эта самая экскурсоводка, заставляет таким вот образом слушать свои стихи. Не мытьем, так катаньем, пусть не печатают, все равно заставляет слушать то, что она сочинила…

— Хитра, однако, — сказал Юра.

— Признаться, мне она даже внешне разонравилась, — сказала Вика. — Сперва она как-то показалась яркой, интересной, а теперь и глядеть на нее неохота.

— Одним словом, разложили бедную поэтессу на все корки, — заключила Алевтина. — А мне все равно ее жаль, она сочиняет, старается, можно сказать, читает во весь голос, а мы все только морщимся и ругаем ее.

— Так ей и надо, не навязывайся, — жестко сказала Вика. — И хватит о ней, идет?

— Идет, — вздохнула Алевтина.

Когда собираются люди, вместе работающие, то как бы ни старались не говорить о работе, все равно, так или иначе неизбежно возвращаются к проблемам, которые равно интересуют всех.

А проблемы, равно интересующие всех — это большей частью проблемы, связанные с общей работой.

Так было и на этот раз. Кто-то, кажется Клавдия Петровна, вспомнил главного врача, который недавно овдовел, прожив с женой в мире и ладу более тридцати лет. Главный врач, человек сдержанный, по всему, надо думать, мужественный, не любящий открыто жаловаться всем и каждому, внешне казался совершенно спокойным.

— Можете себе представить, — рассказывала Клавдия Петровна. — На другой день после похорон захожу к нему в кабинет, он как ни в чем не бывало, привет, говорит, Клавочка, давненько не заходили ко мне, почему так? Я просто слов лишилась, думала, сейчас выражу ему мое самое глубокое соболезнование, а он словно бы испугался. Понял и испугался, стал что-то быстро-быстро говорить, дескать, почему я не захожу, и какая погода хорошая, и скоро ли морозы ударят, и всякое такое прочее.

— А вы верно сказали, испугался, — заметил Самсонов. — Он именно испугался, что вы начнете соболезновать ему, всякие там жалостные слова, сочувствие и так далее, а он, видать, всего этого на дух не переносит.

Как-то, прошло всего несколько дней после смерти жены, Зоя Ярославна вышла из больницы вместе с главным врачом.

— Куда вы? — спросила она, впрочем тут же пожалев о своем вопросе: в конце концов, мужчина еще не очень старый, совершенно свободный, мало ли куда он захотел бы пойти!

Он ответил:

— Домой, куда же еще?

Может быть, он увидел в ее глазах неподдельное ему сочувствие, или, может быть, ему это просто показалось, но он тут же добавил почти весело:

— Мне сейчас привольно живется, никому не надо отдавать отчет, не с кем ругаться, никто не придирается, не ворчит.

Он улыбался, вроде бы чуть ли не шутил, а в глазах его Зоя Ярославна увидела смертельную тоску, которую он старался скрыть от всех…

Вика вспомнила: на похоронах сильнее всех убивался доктор Вареников.

— Уж так, сердечный, переживал, — сказала она. — Больно было глядеть на него.

Если бы не слегка дрожавшие ее ноздри, можно было подумать, что она говорит вполне серьезно.

— Может быть, он уважал ее? — предположила Алевтина, всегда всем верившая.

— Да, как же, он ее, это я точно знаю, отродясь не видел, — отрезала Вика.