– Чем планируешь заняться в ближайшие сутки? Лично я – буду отсыпаться.

– Именно так, Мэл. Именно так, – прошептала Джини, прикрывая глаза.

«Слава великому космосу», – мелькнула усталая мысль.

Кажется, они справились.

В эту минуту Малкольму казалось, что во Вселенной нет ничего невозможного. После того, как ты проходишь через такие трудности, о которых и думать не хотел, когда выживаешь в таком месте, которое многие бы назвали адом наяву, все мелочи, что тревожили тебя, на время отходят на задний план, оставляя тебя с чувством горького усталого спокойствия. Хотя будь он младше, то непременно бы радостно вскидывал кулак, улыбался и скакал, а теперь… он до смерти хотел спать, воодушевление никак не появлялось. А ведь на Тессии, когда все началось, он был другим…

Взгляд грустно блуждал по стенам центра управления, на секунду задерживался на инструкциях, напечатанных еще на бумаге, прикрепленных тут и там, дабы в самый сложный момент служащие не терялись в сотнях кнопок. Полки, шкафчики, брошенная одежда, грязь, пыль… все это было так ему знакомо. Его жизнь круто перевернулась именно в таком же месте. Что-то в нем перевернулось и всегда правильный и рассудительный студент, отличник учебы пошел против своих же.

– Ненавижу все это, – вдруг начал он, цепляясь взглядом за разные мелочи интерьера. – Когда оборачиваешься, смотришь на историю, то создается такое впечатление, будто мир – лишь прикрытие в ожидании войны. Словно существует лишь война и ее ожидание. Остальное – набивание цены. Люди на самом деле любят уничтожать друг друга, только боятся признаться, – капитан не стал встречать внимательный взгляд Джини, которая скорее не понимала, к чему Мэл клонил. Капитан слабо ухмыльнулся, совсем не весело и больше нервно. – Когда-то я лишь с интересом наблюдал, как отважные люди, решившие, что должны построить новую жизнь, свой мир, прилагали большие усилия, титанически сражались с буйной после терра-формирования природой, впахивали так, что к вечеру валились с ног, но все же улыбались, зная, что трудятся ради своего будущего, ради будущего их детей и внуков. В то время, стоя в поле, где люди по пятнадцать часов в день проводили кверху пятой точкой, и смотря на такие вот башни, я ощущал себя необходимым винтиком в сложном механизме жизни этих людей. Думал, что мы защищаем этих смелых людей, помогаем им строить будущее. В этих чертовых столпах железа, набитыми людьми в форме и важными для колонии шишками, была сила и спокойствие…для меня, – Малкольм покачал головой и сделал паузу, чтобы вспомнить то, что изменило всю его жизнь. – Я стоял у входа, – он ткнул в сторону заблокированной двери, – смотрел, как офицеры собрались возле небольшой галографической карты местности, недалеко от пульта управления. Мой куратор тоже там был. Они не обратили на меня и капли внимания, спокойно обсуждая, что делать с разбушевавшимися колонистами. Помню, сердце у меня так быстро колотилось от страха, ведь буквально только что на моих глазах парень, с которым мы успели сдружиться, кинулся на рядового с ножом и вскрыл тому глотку. А они решали, как выгоднее будет заставить людей замолчать, – Мэл смолк, вспоминая спокойный тон, с каким кучка людей в погонах подписывали целому поселению смертный приговор. Он посмотрел на внимательно слушавшую Джини. – На учебе, на практике всегда говорили, что пусть мы и являемся посредниками между Союзом и потребностями колоний, нам негласно запрещалось водить дружбу с последними, так как ты сразу начинаешь относиться предвзято к колонии. Даже не осознавая, ты будешь хотеть дать им больше того, что способен дать Союз. Но в двадцать лет ты до конца не понимаешь, к чему такое правило вообще придумано. А когда правительство хочет просто так отобрать ценный ресурс у твоих друзей, ты волей неволей сопереживаешь бедным людям. Я знал, что зреет бунт, но не доложил и не отразил общую напряженность населения в отчетах. И услышав, как мой куратор и старший офицер дают разрешение на выжигание всех бунтовщиков и их домов... я стоял у входа, все еще. Не мог пошевелиться от страха. Я знал, что сделаю, потому не мог поверить во все происходящее и боялся сам себя. Сержант и рядовой остались вдвоем в центре управления и, прямо как мы с тобой недавно, готовились пустить в ход грозное оружие – выжечь все живое в лагере протеста мощным электрическим импульсом. Это был первый раз, когда я стрелял в человека. Они не ожидали от веселого паренька в костюмчике удара в спину. После того в этих башнях я больше не видел ничего, кроме людского стремления к власти и войне. Как хреново око Саурона.

Малкольм точно не знал, что заставило его раскрыть рот: пережитое недавно, знакомое место, усталость, желание рассказать немного о своем прошлом Джини, накатившие вдруг воспоминания или съеденный фрукт? Впрочем, не важно, он просто говорил, без особых эмоций, как о чем-то уже не тревожащем его. Когда-то он ненавидел Союз, пытался сделать все возможное, чтобы насолить им покрупнее, но сейчас Мэл успокоился, смирился с течением вещей и старался не утонуть в космосе, где никто не услышит твоего крика.

– Кстати, ты смотрела «Властелина колец», не те сто двадцать ремейков и сериалов, а оригинальный, древний фильм?

На протяжение всего рассказа Джини не произнесла ни слова. В голове не всплыло ни единой мысли. Похоже, мозг страдал от эмоциональной перегрузки, и организм был готов только молча слушать. Впрочем, это не означало, что она была рассеянна. Нет, напротив. Вирджиния все слышала и внутренне замирала, ощущая, как в груди сжималось сердце. Она никогда не лезла в политику, считала, что там вполне справятся без ее участия, потому даже не старалась вникать. Джини нравилась наука, потому она решила посвятить себя именно ей, не обращая внимания на все остальное. Эгоистично? Возможно.

Вирджиния вдруг подумала, что также поступали и многие ее предшественники. Ведь никто не скажет, что атомные и ядерные бомбы были сделаны простыми военными исполнителями. Отнюдь. Именно ученые обычно изобретали то, что можно было применить в целях массового поражения. Погнавшись за навязчивой мыслью, азартом и жаждой привнести свой вклад в развитие человечества, оставить свой след в истории, люди создавали то, что потом использовалось против них же самих. Вирджиния даже не хотела вспоминать о тысячах, даже миллионах жертв, которые случались в прошлом вследствие направленного удара. Оружием, созданным учеными.

Не желая сейчас погружаться в самоанализ, она решила отложить эту мысль на потом и вернулась к вопросу Мэла.

– Нет, – слабо улыбнулась она. – По правде не видела ни ремейков, ни первоначальной версии, – она бросила взгляд на Мэла. – Поспорила однажды, что не буду его смотреть. Спор был глупый, поскольку проверить это фактически нереально, но тогда мы это не понимали. Мне было только восемь, – она усмехнулась. – Потом просто пошла на принцип, да и никогда особо не интересовалась. А к чему ты спросил?

– Это я так к слову... но, Джини, это же упущение! – Малкольм даже выпрямил ноющую спину. – Даже если не читала, то ознакомиться с бессмертной классикой кинематографа просто обязана. Так не пойдет, вернемся и обязательно устроим просмотр. Отказ не принимается.

Он ухмыльнулся, но ухмылка тут же сошла с его лица.

– Может, хоть ненадолго отвлечемся от... этого дерьма.

Вирджиния немного грустно улыбнулась и, поддавшись порыву, мягко накрыла его руку своей ладонью.

– Если посадка на «Крошку» пройдет успешно, и ты полностью поправишься, то я согласна проиграть тот дурацкий спор.

Что-то сокрушительно ударилось о дверь, звук отдался металлическим звоном и вибрацией по толстому железу. Малкольм и Джини вздрогнули и напряженно уставились сначала на двери, а потом друг на друга. За оглушительным стуком последовала гробовая тишина, такая, что можно было услышать, как гудят отвыкшие от электрического напряжения провода.

– Тук-тук! – раздался приглушенный крик.

Тот, а точнее, та, кто обращалась к ним, явно вкладывала всю силу голоса, чтобы ее было хоть немного слышно по другую сторону непробиваемой железки.