Далее развертываются картины этого «накопления» – ограбление крестьян, экспроприация земли, средств производства. Хорошо «накопление»! Маркс иронически в заглавии ставит «так называемое». Не все интерпретаторы Маркса заметили и оттенили эту иронию (например Каутский не передал иронии в своем «Экономическом учении»). Вообще в главе этой особенно много острой иронии. «Масса свободных, как птицы, пролетариев была выброшена на рабочий рынок благодаря уничтожению феодальных дружин, которые, по справедливому замечанию сэра Джемса Стюарта, „везде бесполезно переполняли дома и дворы“» [240] .

Страшные картины, развернутые в этой главе, слишком хорошо известны. Неужели кто-нибудь из читавших забыл герцогиню Sutherland, «очистку» ее имений и выброшенное на бесплодный берег шотландское племя бравых гэлов, ранее ливших кровь за ее «род». «Они превратились в амфибий и жили… наполовину на земле, наполовину – на воде, но и земля, и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование» [241] .

Вскрыт весь ужас насилия, гнета и бесправия, сопровождавший возникновение капитализма. Созданы «условия для свободного проявления» «вечных естественных законов» капиталистического способа производства, совершен процесс отделения рабочих от средств их труда, на одном полюсе превращены в капитал общественные средства производства и существования, на противоположном полюсе превращена народная масса в наемных рабочих, в свободную «рабочую армию» – этот «шедевр современной истории». «Если деньги, по словам Ожье, „рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке“, то новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят» [242] .

Здесь кончается предпоследний раздел двадцать четвертой главы. Мы переходим к седьмому разделу – завершительному, великолепному, сверкающему молниями революции. Это – раздел «Историческая тенденция капиталистического накопления». Тут-то и вскрывается своеобразие связи главы о так называемом первоначальном накоплении со всем предыдущим содержанием. Это своеобразие раньше могло и не подозреваться читателем, когда глава о первоначальном накоплении казалась лишь логическим требованием ретроспекции, развитием уже изложенного раньше.

«На известном уровне развития» капитал «сам создает материальные средства для своего уничтожения» [243] .

Вы слышите гром революции. Вы все время напряженно ждали этого момента. Вы чувствовали всем своим существом, как двигалась стрелка на часах истории – ближе, ближе. Слишком велико было напряжение ожидания, слишком жгуч был огонь сдерживаемого негодования. История движется. Осталась секунда до заветной черты… самый короткий миг предбойного гула часов и…

«Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» [244] .

Диалектическое целое I тома «Капитала» завершено. Вся тема I тома получает в один миг и научную, и художественную законченность.

Вокруг «Капитала» – основного теоретического труда научного социализма – десятилетиями нагромождались вымыслы об исключительной неудачности и тяжеловесности его литературной формы. Россказни о чрезвычайно запутанном и тяжелом языке «Капитала» являлись своеобразными проволочными заграждениями, которыми социал-предательские ученые мужи стремились «охранить» «Капитал» от подлинного рабочего читателя. Маркс-де писал для «избранных», совершенно не заботился о литературной форме, его могут читать и понимать лишь «посвященные…» Давно пора разбить подобные вымыслы.

Да, «Капитал» труден, но «Капитал» замечательно написан. Та отточенность литературной формы, которая облекает сложное теоретическое построение «Капитала», дает возможность читателю с огромной яркостью воспринять его выводы, делает их живыми, эмоционально-насыщенными.

Основной вывод настоящей работы: Маркс уделял значительное внимание литературному оформлению, но оно интересовало его отнюдь не «само по себе», отнюдь не по каким-либо отвлеченным «эстетическим» соображениям. Оно являлось оружием борьбы. Оно было подчинено основному содержанию «Капитала» и в этом подчинении было органически спаяно с содержанием, являлось функцией содержания. Маркс считал, что идеологическое оружие со всех сторон, в том числе даже и с литературной, должно быть прекрасно отточено, чтобы лучше служить целям пролетарской борьбы.

Литературное оформление «Капитала» органически слито с существом его теоретических выводов. Оно помогает читателю глубже понять, с яркостью воспринять величайший теоретический труд научного социализма. Художественные образы помогают в этом и Марксу, и его читателю.

[245]

Тема о Марксе и России, всегда приковывавшая внимание советских историков, имеет значительный общетеоретический интерес. Она ставит большие вопросы о развитии русского капитализма, о характере назревавшей русской революции, о путях перехода от капитализма к социализму, о взаимосвязи революционных движений в странах Европы и «обоих полушарий», о подготовке пролетарской революции. В.И. Ленин глубоко вникал в мысли Маркса и Энгельса о России и постоянно анализировал их в своих работах.

Вопрос о России никогда не был для Маркса самодовлеющим. Не имел он и характера случайного интереса, «бокового» ответвления от основных исследовательских тем Маркса, не представлял он и обособленного «островка», попутно обследованного и затем заброшенного. Вопрос о России всегда отчетливо вписывался у Маркса в общую проблему нараставшей, двигавшейся вперед в своей подготовке пролетарской революции. Он был составной органической частью этой проблемы. Это и есть, на мой взгляд, основной «ключ» к пониманию темы «Маркс о России».