Шрифт:
– Здравствуй, где же твои трубы, капельмейстер?
– шутливо начал Гришин.
– Здравия желаю, товарищ полковник. Трубы остались в Чаусах, на пекарне. Так ни разу и не поиграли. Пока там хлеб получали - нас и накрыли...
– Дейч тяжело вздохнул, высморкался, вытер платком, похожим на тряпку, какой бабы со стола вытирают, нос и глаза, - Сначала до Кричева отступали, точнее... быстро шли...
– Драпали, - усмехнулся Гришин.
– Потом в Рославле оказались, оттуда снова в полк попал, в начале августа.
– Что-нибудь знаете о полковнике Корниенко?
– Убило его во время прорыва, числа... девятого августа, вместе с его адъютантом, одним снарядом. Я с ним был. Я и хоронил - сняли ремень, медаль, и закопали их в лесочке. А Кузнецов, начальник особого отдела, был смертельно ранен, выводить его не было возможности, оставили ему пистолет, он сильно просил...
– Как же ты вышел?
– Сначала нас было трое. Еще Ремизов, на трубе который играл, и Гибнер, шофер наш. Нарвались как-то на немцев, они кричат: "Иди сюда!", по-русски, мы подумали сначала, что наши, Гибнер пошел, а я увидел, что это немцы да и карабин уже с него снимают. Ну и побежали. Ремизова я там и потерял. Целый день ходил с гранатой - чеку выдернул, а бросить некуда, да и страшно, и жалко. Выбирался один, потом пристал к какой-то части. До Родни шли дней девять...
– Девять дней? Ползли что-ли?
– Всяко было. Немцев там - как саранчи. Пир горой, "Катюшу" нашу играют, фальшивят только... Вышли в Жуковку, там из нашей дивизии было сто сорок человек. Капитана Филимонова там видел...
– Он здесь уже.
– Видел там, товарищ полковник, - как будто по секрету продолжал Дейч, - маршала Кулика, тоже из окружения шел. В лапти был сначала обут, при мне новые сапоги мерил.
– Ну и ну...
– протянул Гришин.
– Так, хорошо, что ты вышел, но музыкой будешь после войны заниматься, а сейчас - снабжением.
– К капитану Продчеву?
– Нет. Убит он, - и Гришин вспомнил, какой страшной смертью он погиб: ехал на машине, взрыв - и костями черепа шофера ему выбило глаза, умер через час в мучениях.
– Будете инспектором по снабжению.
– Да, жаль Корниенко, - с горечью думал Гришин.
– Умница был, настоящий русский человек. В академии тактику преподавал, чего бы еще, кажется, надо, но рвался в войска. Командовал бы сейчас дивизией, а то и корпусом.
– Товарищ полковник, - сказал Дейч, - я здесь недалеко видел лейтенанта Ларионова, лежит раненый на повозке, он из нашего полка, из батальона капитана Кима.
– Кима, говоришь?
– поднял глаза Гришин.
– Пошли, покажешь.
Повозки с ранеными стояли под соснами недалеко от штаба.
– Вы лейтенант Ларионов?
– спросил Гришин раненого с забинтованной головой, на которого показал Дейч.
– Говорить можете?
– Могу, товарищ полковник.
Сведений о батальоне капитана Кима Гришин не имел вообще, на фронт он выехал последним эшелоном.
– Высадились мы двенадцатого июля в шестидесяти километрах от Кричева, - начал лейтенант Ларионов, - Дальше шли пешком. Шестнадцатого июля заняли оборону у деревни Сокольничи, в четырех километрах западнее Кричева. Я был командиром пулеметной роты. Орудий было - своих четыре, да одно, на тракторе, приняли к себе - отходили они по шоссе. Бой начался утром семнадцатого, шла колонна танков, двадцать машин. Семь подбили сразу, минут за тридцать, потом вторая атака...
– Ларионов поморщился, потрогал повязку на голове, - Всего подбили тринадцать танков. Хорошо нам помогало какое-то орудие с фланга, какой части - не знаю, но больше половины танков - его. Потом немцы зашли нам в тыл, начали давить окопы танками. Капитан Ким увел стрелковые роты в Кричев, нас оставил прикрывать. Отбили еще одну атаку и тоже отошли...
– Что потом?
– нетерпеливо спросил Гришин.
– Капитана Кима я видел потом только один раз. Отругал нас за немецкие автоматы, а приказаний никаких не дал. Солдаты потом рассказали, товарищ полковник, что он воюет уже без петлиц, разжаловали, а кто - не знаю. Потом начались бои в городе, и немцы оттеснили нас за Сож. Мост мы взорвали и перебили взвод немцев на понтонных лодках, в капусту всех, - лейтенант Ларионов невольно сжал кулаки при этом воспоминании: единственный пленный из этой группы немцев, толстый фельдфебель, плюнул одному из его бойцов в лицо и он тогда не сдержался, влепил ему затрещину, - Подчинили нас авиадесантной бригаде, воевали три недели, пока от роты нас только двое не осталось, я и Шемякин, мой политрук.
"Вот и еще один батальон можно списывать...", - тяжело вздохнул Гришин, вспоминая лицо Кима. До войны он был начальником полковой школы, неплохим командиром.
– Как же вы здесь оказались?
– И сам не знаю, я без сознания был очень долго, а потом узнал, что в своей дивизии, чудо какое-то...
– Поправляйтесь, товарищ Ларионов, - сказал полковник Гришин и пожал ему руку.
В тот же день ему доложили, что из полка Смолина вышло двадцать восемь человек - остатки дивизиона капитана Пономарева во главе с командиром и работники штаба полка капитаны Балакин и Малахов.
Гришин приказал вызвать обоих.
– Здравствуйте, - ответил он на приветствия, - Где ваши командиры, Малахов? Где вы Смолина оставили? Где Макаревич, Полянцев? Что у вас вообще случилось?
– Под Суражом нас отрезали танки. Тогда был еще весь полк, не считая конечно, того дивизиона, что так и не прибыл, - сказал капитан Малахов, - Да и танки эти, как потом через несколько часов, оказалось - были наши. Разведчики установили - проходила какая-то часть Бахарова. Но пока это сообразили, да ждали разведку...
– Малахов зло поморщился, - Полдня потеряли на привал, да пока думали, а надо было двигаться, можно было проскочить. Сказать по правде - нарушилось управление, и не то чтобы обстановка была очень тяжелой, а просто не знали ее, не могли разобраться, были все в каком-то оцепенении. Устали все...