…и, вздрогнув, попятилась.

Шипя, хлеща себя хвостом по бокам, как Шер-Хан из мультфильма о Маугли, на неё надвигалась злющая Таис. И клыки у неё в тот момент показались Ксюше не меньше тигриных!

— Ой! — только и сказала она. Отступив, захлопнула дверь, по наружной обшивке которой тотчас скрежетнули когти. — Кошка, ну ты что?

Гортанный мяв был ей ответом.

Да как же так?

Показалось, или голос в голове непонятно ругнулся?

«Ты что, испугалась простой кошки? Размазня, возьми себя в руки! Не пускают в дверь — иди в окно!»

И вот эта тирада Ксюше уже не понравилась. Никогда Дикки не позволял себе обзываний или даже подколок. Он ли это?

Но на окно всё же оглянулась. Машинально.

Простое двустворчатое окно в деревянной — даже не в пластиковой — раме. В одной половине которого чернела сгустившаяся ночь, а второе… сияло голубоватым светом, с каждой секундой разгораясь всё ярче. Вот его контуру дрогнул, подрос в размерах… ещё… и в образованном проходе проглянула другая комната: с камином, с фрагментом прикроватного балдахина, с несколькими креслами на гнутых ножках… Ксюше вдруг сделалось жутко. Всё её подсознании вопило: здесь что-то не так! Неправильно!

И лучше уж вернуться к сумасшедшей кошке. Она хотя бы своя. А здесь… что-то чужое.

— Ксю! — завопил вдруг кто-то знакомо, хоть и приглушённо. И это уж точно Дикки! И забарабанил изнутри в дверцу шкафа, куда она совсем недавно заглядывала. — Ты слышишь? Это я, Дик! Не слушай никого, кто тебя выманивает, это ловушка! Сюда, быстро!

«Не с-с-смей!» — злобно каркнул голос, ставший вдруг скрипучим, страшным и древним. Овал портала дрогнул вновь и… медленно продравшись сквозь оконную раму, стал надвигаться на девочку.

Вскрикнув, она сиганула в сторону, прямо к шкафу, и распахнула дверцу, не сводя глаз с зева образовавшегося портального туннеля, который словно гигантская газовая труба, объятая голубоватым свечением, выгнулся в её сторону и вот-вот нашарит, поглотит… Успела только заметить, как из зеркала с внутренней стороны дверцы высунулась рука, знакомая, в рукаве молочно-белого толстого свитера, тоже знакомого, Дикки его всю зиму носил и гордился, что умет теперь сводить с него пятна после неудачных опытов… Вцепилась в эту руку, как в спасение.

Услышала ещё:

— Держись!

И чей-то злобный вопль, уже не в голове, уже снаружи, отдаляющийся…

…рывок!

Преодолеваемое натяжение, податливое, словно кто-то протащил её сквозь желатиновую плёнку. Хлопок. Падение. Что-то мягкое… или кто-то?

И вот тут она закричала, от страха и от боли сразу. Показалось, что разом ожили и закровоточили все зажившие было язвы на руках и ногах. Опалило жаром, холодом… Но всё закончилось очень быстро.

Сильные руки бережно подняли её. Кто-то помог усесться на высокий стул.

Мужской голос произнёс:

— Всё хорошо, дорогая мисс, всё хорошо. Это просто адаптация к миру. Вы почти в порядке. Прошу прощения, минуту… Дик, деактивируй Зеркало, быстро! Иначе нас вычислят!

***

… «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку».

Зажмурившись, Даша потрясла головой. Бред. Всё бред: и выверты пространства, и преображение обычной комнатёнки в алхимическую лабораторию, и пугающая строчка от Бродского… летучие мыши под потолком, дурацкая зеленоватая луна, таращившаяся на неё в нелепое готическое окно, собственные неестественно спокойные и кажущиеся логичными рассуждения о ведьмах… Такого быть не может. Просто потому, что не может быть никогда. Есть реальность, незыблемая, единственная, временами жёсткая и обдирающая до крови, как тёрка. И есть такой плод человеческого воображения, как фэнтези-чтиво, в котором от этой самой реальности находишь отдохновение; вроде бы и мечтаешь, чтобы с тобой свершилось нечто подобное, но при этом прекрасно осознаёшь, что вот никогда… Потому что.

Не существует говорящих кошек.

Не омолаживаются старушки… хорошо, не старушки, но о-очень пожилые женщины… до такого состояния. Во всяком случае, деревенские, не сходящие трое суток с простой складной койки. Это эстрадные дивы и просто состоятельные женщины год за годом, операция за операцией снимают с себя возрастные наслоения, как шелуху с луковички, и блистают подтянутыми личиками, наращенными или ужатыми прелестями. Но чтоб вот так… и даже стать при этом выше ростом, и ни единой сединки в отросшей пышной гриве не сохранить… Не может быть. Просто с ней самой, с Дарьей Ковальской, тридцати лет от роду, что-то не в порядке. Скорее всего, шок, полученный от измены и смерти Костика что-то нарушил в её психике. Да и непреходящий даже после выздоровления дочери страх за неё. Не просто же так ей стали чудиться язвы на Ксюшином теле… Вот так и сходят с ума.

И говорящие кошки…

«Сходят», — насмешливо подтвердил в голове чей-то голос.

Ну вот. Все признаки налицо.

Она открыла глаза… и едва не закричала. От страха? От радости? Бабы Любина клетушка была на месте, в первозданном виде, без всяких фантазий. Просачивались сквозь плотную оконную портьеру сумерки. Темнели показавшиеся вдруг невероятно тесными стены. Нависал над головой потолок.

А вот солдатская койка была пуста, лишь на тюфячке оставалась вмятина от тела, да отброшен плед, да тапочки из-под кровати исчезли. Должно быть, Дашка так и заснула с чего-то, прикорнув на стуле, а баба Люба, восстав ото сна, решила её не будить, вышла… Может, элементарно в туалет, гостью при этом тревожить ни к чему.