– Отопри, говорят тебе!

То же самое.

– Ты спишь, Акулина Степановна, что ли? – спросил он.

Вместо ответа послышались рыдания.

– Разревелась… Чего ты, дура? Ну, полно… Брось…

Рыдания усилились.

– Чем реветь зря, ты мне лучше вот что скажи: пока я уходил к сестре, был ли у нас кто-нибудь еще, кроме племянника Николашки?

– Ничего я не знаю… И оставьте вы меня, сироту, в покое! – разразилось из-за дверей. – Дайте вы мне наплакаться-то.

Трифон Иванович направился в кухню.

– Кроме этого лодыря, что сейчас ушел, был у нас кто-нибудь без меня? – спросил он у кухарки Анисьи.

– Никто, никто не был. То есть вот никогошеньки, – отвечала та.

«Ну, слава богу, все-таки огласки меньше», – подумал Трифон Иванович и, придя в столовую, прибавил уже вслух:

– Нет, какова штука! По рынку об Акулине говорят. Это все приказчики, мерзавцы, разгласили, они, подлецы. А пуще всего Андреян, которого я отказал по милости Акулины. Эх, не следовало его отказывать! – вздохнул он. – Теперь он, обозлившись, нарочно будет ходить по лавкам да разные сплетки разглашать. Сочинять будет.

Он опять отправился к дверям комнаты Акулины. Ему уже стало жалко ее. Он прислушался. Рыдания прекратились.

– Акулина Степановна! Полно тебе, матка, козыриться-то! Отопрись, пусти меня к себе, – сказал он еще раз и опять постучался.

Смолкнувшие рыдания возобновились, но дверь не отворялась.

– Чего ты? Брось. Ну стоит ли плакать! Такие у тебя хорошенькие глазки, и вдруг ты их слезами портишь, – продолжал он.

– Хороши, да не ваши, – послышалось сквозь рыдания.

– Ну зачем так?.. Зачем? К чему это?

– А к тому, что вы шелудивый старый пес.

– Это хозяина-то своего так? Отлично, хорошо, прекрасно.

– Облизьяна вы немецкая, вот, что на шарманках показывают!

– Ну, расходилась! А только ты потише. Чего на весь дом-то кричишь! Ведь кухарка может слышать.

– На двор выйду и там буду кричать, что вы черт паршивый!

Во избежание скандала Трифон Иванович отошел от дверей.

Пришли священники и прославили Христа, потом на минуту подсели к закуске. Трифон Иванович был как на иголках и все ждал, что вот-вот выскочит Акулина и начнет его ругать перед ними, но она не вышла.

По уходе священников Трифон Иванович опять подошел к комнате Акулины.

– Ну что, моя пташечка, угомонилась? – спросил он.

Молчание.

– Выходи-ка сюда, да попьем чайку вместе, – продолжал он. – Я тебя с ромцом попотчую.

– Провалитесь вы и с чаем, и с вашим ромом, леший вы эдакий!

– Будто уж и леший?

– Хуже лешего. К лешим-то молодые бабенки попадают, так они их холят да нежат, а вы давеча из-за стола с закуской выгнали и при посторонних людях. Приятно это даме?

– Ну какой он посторонний человек! Племянник… Полно! Выходи…

– Хорошо, я выйду, а коли выйду, то уж наверное чем-нибудь в головизну вам пущу: либо тарелкой, либо чем другим…

– Это в хозяина-то? Ну, не ожидал, никогда не ожидал!

Трифон Иванович удалился в столовую и с горя и досады выпил одну за другой две рюмки водки. Его ударило в жар. Он заволновался.

«Нет, Николашка-то, Николашка-то какова скотина! Двести рублей за молчание об Акулине взял, – думал он про племянника. – Взял двести рублей и говорит: „Через недельку опять зайду“. Это ведь он опять за деньгами зайдет. Ведь, пожалуй, доить меня будет? Но нет, шалишь, больше уж не дам! Довольно».

Из другой комнаты послышался голос Акулины.

– Трифон Иваныч! Подьте-ка сюда! – крикнула она.

Он со всех ног бросился на зов, но перед его носом щелкнула задвижка у дверей Акулины.

– Акулина Степановна! Что ж ты! Пусти… Я здесь, – сказал он, трогая рукой дверь.

– Хорошо, извольте, я пущу, но только прежде уговор нужно сделать. Уговор лучше денег, – отвечала она из-за двери.

– Ну, что такое? Говори!

– Коли подарите мне завтра вторую браслетку, на другую руку, то, так и быть, я уже не буду на вас сердиться и впущу вас.

– Подарю, подарю. Есть о чем разговаривать!

– Только уж я теперь хочу, чтобы с бриллиантами.

– Ну вот… Уж и с бриллиантами.

– А не хотите купить с бриллиантами, так и оставайтесь там одни.

– Куплю, куплю, отвори только.

– Побожитесь.

– Ей-богу, куплю.

– Нет, вы не так… Вы скажите: «Будь я анафема».

– Клянусь тебе, что куплю. Ну когда же я тебя обманывал?

– Ну, входите…

Акулина отворила дверь своей комнаты, Трифон Иванович вошел туда. Акулина стояла с заплаканными глазами. Он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но вдруг послышались сзади шаги. Бежала кухарка Анисья.