Изредка встречались и первые покупатели. Еще немного — и забурлит, оживет рынок, и станет не протолкнуться. Выйдут на прогулку щипачи. Наперсточники засядут недалеко от автовокзала.

Вспомнилась телепередача, как дельфины, мелкие акулы и прочие хищники поедают скумбрию. Рыба мельтешит, сбившись в кучу, и сперва стая огромна, потом становится меньше, меньше… В конце концов тех рыб, что прятались в середине стаи и на уровне инстинктов рассчитывали, что пронесет, в итоге все равно съедали, но — последними.

Так и тут: покупатель — низшее звено пищевой цепи, которого все норовят щипнуть. А щипнуть-то и нечего: народ нищ и голоден, только сотрудники порта и жируют, но поди туда устройся! А когда появится что у народа забрать, отъем монополизирует и узаконит государство.

А я — что? Я даже не полноценная скумбрия, так, малек, на которого крупные хищники долго не будут обращать внимания. Как не воспользоваться таким подарком судьбы?

Сколотить состояние в девяностых — это пройти по канату над пропастью, кишащей крокодилами. Но я примерно знаю, где кого будут прессовать и какие есть области, куда никто не суется, потому что просто их не видит. Зато вижу я.

Я остановился, вспоминая, где что на рынке расположено. По идее, валютчики должны быть у центрального входа. Я направился туда и вскоре увидел молодого франта в черных брюках и черной рубашке с огромной золотой цепью поверх нее. В руке он держал пачку рублей, в другой — табличку с надписью: «S, золото». Этого, конечно, щипачи не тронут, у него все схвачено.

На гастролера тоже не похож. Вон, подошел к нему мужик, попытался продать кольцо, передумал и ретировался, ссутулившись. Потом, оставив баулы в стороне, молодая женщина подошла за валютой. Ясно, раз торговцы к нему обращаются, значит свой, можно с ним дело иметь.

— Здравствуйте, — обратился к меняле я.

Он удивленно на меня посмотрел и сразу сказал, думая, что я стащил дома драгоценности:

— Малой, вали домой и положи золотишко на место, пока мамка или бабушка не спохватилась.

Надо же, какой честный меняла! Или он просто не хочет разборок? Я поспешил его успокоить:

— Почем сегодня доллар?

— Девятьсот сорок рублей, — ответил он. — Тебе зачем?

— Решил инвестировать в валюту, — проговорил я, и видя, как круглеют глаза валютчика, пожал плечами: — Инфляция бешеная.

— Хм, — только и выдавил из себя он. — Люблю умных. Тебе за девятьсот продам. Себе в убыток.

— Ой да когда вы себе в убыток работали! Покупаете, небось, за восемьсот.

Он снова хмыкнул, а я продолжил:

— Короче, продашь мне сегодня за девятьсот? Слово сдержишь?

— Да хоть сейчас.

— У меня пока нету. Но вечером приду. Спасибо!

— Я тут до пяти, — крикнул меняла мне вдогонку.

Или показалось, или на самом деле он мне симпатизировал. Нет, скорее происходящее его развлекало. Проходя через парк, я заметил пожилую цыганку, держащую за руку худенькую растерянную девушку, у которой были золотые серьги, цепочка и кольцо. Картина маслом «Удав и кролик». Интуиция подсказала, что эта девочка не отобьется, я подбежал к ним и воскликнул:

— Лена! Ты что тут устроила, там отец заждался. Идем, а то хана нам!

Цыганка не спешила выпускать руку девушки из своей иссушенной лапки, и я замахнулся на нее:

— А ну кыш от моей сестры, ворона ты старая!

Конечно, я не ударил бы старуху, но прием сработал — цыганка отшатнулась, изрыгая проклятья, а я поволок девушку дальше, бормоча:

— Сдурела? Она ж лапши навешает и обдерет тебя как липку.

Девушка некоторое время молчала, а потом спросила:

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Убедившись, что опасность миновала, я разжал пальцы.

— А я не знал. Угадал. Лена, Наташа или Аня, остальных — с гулькин нос.

— Спасибо, — сказала она, продолжая идти рядом. — А ты, значит, Саша. В моем городке в каждом дворе есть Саша, а то и двое. И Наташи, да. А на Лен ты наговариваешь!

Наверное, наевшись однообразием, те самые Лены и Наташи начнут извращаться с именами дочерей, и в начале двухтысячных девочки в садиках и школах разделятся на два лагеря: Дарьи и Аглаи против сонмища эльфиек. Ни тебе Оли, ни тебе Леночки.

— Бывай! — я махнул рукой и пошел дальше, не оборачиваясь.

— Я должна знать имя своего спасителя! — крикнула она вдогонку.

— Павел. — Я все-таки обернулся и помахал ей.

Странная. Как из другого мира. Глазища эти огромные зеленющие и волосы русые, будто невесомые, и сама — тростинка. Точно, она напоминает побег тростника с пышной шапкой пушистых волос. Сколько ей лет? Точно больше шестнадцати. Или нет? Не разбираюсь я в возрасте детей.

Возле морвокзала уже кипела торговля, я поспешил на мол и с радостью обнаружил рыбаков, таскающих полные подвесы. Пошла, родимая! Я прибавил шагу, побежал, радуясь еще и тому, что голова не болит. А вон и Наташка, а рядом с ней кто рыбачит — Илья? Похоже на то. И Леонид Эдуардович, его отец. Заметил меня, мужчина встал, помахал рукой.