Шуршащая листьями тропа вывела Матерого на его торную дорогу — на привычный и все же никогда не терявший загадочности чернотроп. На нем Матерый становился словно бы выше, зорче и отважнее. Даже сейчас в чернотропе, с виду засмиревшем, засоренном листьями, угадывалась бойкость. Чернотроп жил своей скрытной жизнью, он каждой веточкой, каждым листочком, грибами, ягодами рассказывал, где что изменилось, а при случае едва уловимо, так, чтобы было понятно только Матерому, предупреждал об опасности. Двигаясь по нему, Матерый ничего и никого не боялся. Он бежал по нему спокойно, почти торжественно, как хозяин. Наткнувшись на отрезок его, сильно убитый копытами, он обнюхал следы и с легким сердцем продолжал бег. Судя по запаху, на рассвете прошла чернотропом лосиная семья, но долго идти не отважилась.

По чернотропу бежалось бодро, весело. Но вот Матерый перепрыгнул через свалившееся от старости дерево, постепенно замедляя бег, тяжело осел на землю — встречь ему полоснула светом полоса неба, протянувшаяся над просекой.

Было еще рано идти к водопою — стая, должно быть, пережидает жару в дневной лежке.

Матерый тоже решил подыскать себе лежку, лечь и постараться заснуть. Переходя от куста к кусту, он быстро нашел подходящее место — середь небольшой, сквозящей на солнце поляны перепутался ветвями островок багульника, под ним, у самых корневищ, свежие барсучьи прикопы и порои. Сделав несколько петель вокруг островка, Матерый влез в тень, лег брюхом на мягкую взрыхленную землю.

Осмотрев пространство впереди себя, Матерый убедился, что незамеченным к нему никто не подкрадется, а тыл свой он караулил слухом — уж так был устроен его костяк, что голову не повернуть. Таким — с затвердевшим хребтом — родился, как, впрочем, все волки. Он закрыл глаза, но сон к нему не шел. Земля под ним, хоть она мало чем отличалась от той, оставшейся за просекой, все же была для него чужой, ласки и надежности в ней ощущалось меньше.

Матерый еще раз попытался уснуть, но вдруг сзади — не то из-за леса, не то с неба — донесся глухой стукоток мотора.

Матерый отогнал уже приставшую к нему дрему. Стук усилился. Теперь окончательно стало ясно, откуда он: с неба. Матерый выжидательно замер, хотя память успела подсказать ему, что дело плохо. Спастись от этой грохочущей птицы можно, если только забиться в какую-нибудь щель или уйти в густой, непроглядный сверху лес.

Матерый разглядел нерасторопно летящую машину, услышал сквозь стукоток нудный железный звон и, едва перетерпев минуту, пока вертолет был над ним, выскочил из кустов.

Страх не тронул его, появилась лишь бестолковая тревога. Пока Матерый выбирал, что ему предпринять, вертолет вернулся, и тень от него проплыла всего в двух-трех шагах. Обошлось — не заметили. Когда вертолет, ненадолго пропав за лесом, снова полетел вдоль просеки к оврагам, где, видать, залегла стая, Матерый, встревожившись по-настоящему, кинулся в том же направлении.

Тропа была знакома ему каждым изгибом, и летел он по ней, да еще под горку, так стремительно, что казалось: скоро догонит вертолет. И вправду догнать его было проще простого — в сизой дымке у недалекого окоема леса, на исходе овражистого распадка вертолет неподвижно завис, будто кого-то высматривал. Мотор его не торопился, стучал уверенно — в распадке не было никакого движения, будто всякая жизнь в нем вымерла. Вдруг из вертолета, который постепенно увеличивался в глазах у Матерого, вытянулась белая нитка дыма, криво пронзила озаренное над оврагами небо, и там, почти на высоте деревьев сверкнула огнем, то была ракета. За первой полетела вторая, третья. Затем продолжавший бежать Матерый увидел, как с вертолета сбрасывают маленькие черные кругляки, понял, что стаю вытравят из оврага дымовыми шашками.

Матерый умерил бег, устал после такого рывка. Да и нестись сломя голову в дым, от которого судорогой сводит грудь, а из глаз сочатся едкие слезы, знал по опыту, не было смысла.

Гадать, что будет дальше, не пришлось. Что-то происходило в растекшемся по распадку дыме, вертолет качнулся, сдвинулся с места. Матерый, остановясь, в немом оцепенении смотрел в набухающий дым, за его завесой что-то означилось, катило по земле так быстро и невнятно, не разобрать было что. Пританцовывая занывшими ногами, Матерый высунулся из куста — летела просекой стая!

Вытянулась «гусем», бешено неслась прямо на свет, вместо того чтобы юркнуть направо в бор.

Над ней уже повис вертолет, приноровился к скорости ее, и Матерый, приглядевшись к нему, увидел в темном проеме его двери две человеческие фигуры. Обе целились вниз, в стаю. Потом Матерый услышал резкие негромкие звуки выстрелов, и в тот же миг в середине стаи перекувырнулся, сброшенный какой-то силой в канаву, крупный переярок. Следом за ним угораздило попасть под верную пулю второму переярку, который почти поравнялся с Матерым. Пуля угодила переярку в голову, раскроила ее, его будто подкинуло. Он круто отвалил от следа стаи в сторону Матерого и, на ходу разбрызгивая кровь, мешком бухнулся в куст.

Вертолет все тарахтел, пощелкивал, вызванивал над просекой, но шум его удалялся вместе с убегающей неизвестно куда стаей.

Матерый, подзадержавшийся в укрытии из-за внезапно навалившейся на него слабости, обрел наконец решимость, глаза его еще помнили вожака стаи, распираемого жутким страхом, с закостеневшим невидящим взглядом. Стая, уже отмахавшая порядком, поредела, прикинул Матерый, на треть. Пять переярков, опора стаи, долой, очередь доходила до прибылых. Мчась меж кустов, Матерый теперь держал в поле зрения всю стаю, которая, словно подчиняясь непонятной колдовской власти, продолжала спасаться бегством под открытым небом, не ведая, что сохранила бы себя вернее, если бы разбрелась. Загадка крылась в том, что стая верила вожаку.