— Отец убьёт тебя, Оэ!

— Да? Так пусть сначала поймает!

Снова сверкнула молния, и ветер завыл, скрадывая его смех… В те времена всё было так легко и просто.

Циян завораживал Оэлуна. Как этот мир отличался от Шести небесных дворцов! Сколько красок, сколько жизни крылось в каждом первом вздохе — и в каждом последнем выдохе, рождённом в муках и угасающем в одиночестве. Оэлун не мог надышаться холодным воздухом океана, дышащем солью и гнилью — где-то рядом умерла огромная рыба, над которой кружили чайки. Они ещё никогда не были так близко к воде, и дракон нырнул, рухнув с невероятной высоты в голубые волны, окатив брызгами брата от морды до хвоста. В воде он обернулся в человека и, хохоча, выплыл на поверхность, расслабившись и качаясь на волнах. Нелепые человеческие ноги, забавные руки, а эта шерсть на голове...

— Вернись немедленно!

Крошечный серебристый дракон кружил над головой Оэлуна, так и норовя ударить его хвостом по лбу.

— Лучше сам спускайся. Вода солёная!

Даже в детстве голос Юнсана был полон строгости, а в каждой фразе самого Оэлуна таилась насмешка. Поняв, что брат не собирается следовать его примеру — что, на взгляд Оэлуна, было просто-напросто глупостью, раз уж они сюда добрались, — он уловил момент и подбросил себя в воздух, чтобы тут же рухнуть вниз, унося в воду брыкающегося Юнсана.

— Попался!

«Посмотри, как прекрасен Циян, Юнсан».

Тяжёлое облако закрыло солнце, окрашивая воду в тёмный цвет.

— Брат?

Юнсан растаял прямо в его пальцах, а цвет воды поменялся, становясь сначала тёмно-синим, а после и вовсе чёрным. В лицо Оэ вдруг ударила волна, защипало в глазах, а к солоноватому привкусу добавилось послевкусие железа.

Он тёр глаза, от чего становилось только хуже, но, когда смог проморгаться, то увидел, что океан окрасился кровью. Солнце исчезло.

— Юнсан!

Оэлун забарахтался, но вода вдруг перестала держать его, и он с головой провалился вниз, не в силах оставаться на плаву, выдыхая последний воздух из лёгких…

***

Он рухнул прямо в тронный зал.

Небо, как давно его здесь не было… Даже смешно. Люди не умели строить так легко и воздушно, выражать изящество и совершенство порядка в каждой детали.

Простор и тишина. Дом.

Оэлун стёр с лица кровь, невольно замерев от нахлынувших воспоминаний. А затем повернулся к недовольному брату, вертевшему в руках тяжёлую чёрную жемчужину.

— Брось, Юнсан. Ты теперь лун-ван. Неужели не рад? — Оэлун подмигнул брату и положил окровавленные пальцы ему на плечо.

— Опять ты шутишь. Нет ничего хорошего в том, что отец умер.

— Ну, он был довольно тщеславен…

— Оэлун!

— Что? — Оэлун пожал плечами. — Ты будешь лучше. И корона тебе к лицу.

— В Бездну её… — Юнсан проглотил чёрную жемчужину, оставшуюся после смерти отца, и поморщился.

— А обет лун-вана всё тот же? — в голосе Оэлуна прорезалось любопытство. — Уже чувствуешь что-нибудь?

— Думаешь, это так смешно? Может, свою жемчужину мне тоже отдашь?

— Обойдёшься. А сейчас? — Оэлун теперь шёл задом наперёд, внимательно разглядывая измученное лицо брата.

Слишком много эмоций. Ох, если бы он мог помочь и избавить от них Юнсана, тому было бы гораздо легче... Это его проблема. Это его погубит, похоронит под грузом ответственности. Оэлун никак не мог понять, когда же это началось, — или его брат от рождения желал заковать себя в цепи? Взвалить на свои плечи весь мир, всех защитить,, принести себя в жертву, но добиться мнимой и кратковременной справедливости.

Любовь к людям обременяла брата. Отец людей не любил. Большинство дэви относились к ним, как к милым, пусть и неразумным детишкам,, и Оэлун не был исключением, но Юнсан... Оэлун так и не придумал, что же с этим делать, но всё равно беспокоился, и это, возможно, было самым ярким чувством, которое он испытывал.

Они продолжали идти по пустому тронному залу. Каждый шаг Оэлуна оставлял за собой кровавый след, но Юнсан этого будто не замечал.

— Второй головы у меня точно не появится, Оэ.

— А было бы занятно. Представь себе: съел жемчужину другого дракона — и заполучил его голову. А потом ещё одну.. И какая бы отвечала за что, ты не задумывался? Если их две, то кому достанется здравый рассудок, а кому…

— Оэлун?

— Так какова она на вкус, отцовская сила?

— Твоя рука, Оэлун.

— Ну скажи! Тебе больно?

— Оэ, у тебя кровь.

Оэлун покосился вниз и обнаружил, что рука, в которую Заан влил кровь, стала совершенно чёрной. Выругавшись, Оэлун задрал рукав, и из раны хлынуло что-то тёмное, вязкое, обжигающее. Каждая капля, падая на пол, разъедала мрамор, обращая его в ихорозное месиво, расползаясь от Оэлуна по стенам, оплетая Юнсана, который молча смотрел на брата.