— Потому что такова моя воля, и потому, что я могу. Это самая личная из всех причин, Первая. Мне казалось, уж ты-то должна догадаться.

— «Догадаться»? Твоя душа всегда пряталась от меня в сумраке. У нас, асур, есть цели. У Юнсана тоже, он слеп, но вполне понятен. А ты… Без свойств. Без всего.

— Ты заблуждаешься. В последнее время у меня была вполне конкретная цель. Ваш вид был мне очень интересен.

— Посмотрел?

— Посмотрел.

— Понял что-нибудь?

— Как всё исправить. Вас. Брата. Мир.

— Да ну, — присвистнула Первая, снисходительно рассматривая Оэлуна. — Заан не додумался, а ты так сразу сумел.

— Почему бы и нет? Вы все — части единого организма. Разделённого, страдающего, воющего. Грызёте и пожираете друг друга, возводите стены, отказываетесь учиться взаимодействовать. Каждый хочет выяснить, у кого больше прав на Циян. Всё, что нужно... — Первая наблюдала за ним, и углы её губ слегка дрогнули. Её улыбка походила на тонкий кинжальный разрез. — Всё, что нужно, чтобы вы перестали рассыпаться — это объединить вас. Раз и навсегда.

«Посмотрите, как прекрасны миры, расцветающие звёздами над вашими головами…»

— И ты знаешь, как это сделать?

— Ещё нет... Но я знаю, в чём причина. У всего есть цена, первая тень, и цена швов на теле мира будет довольно жестокой.

— Ты умрёшь. — Первая склонилась к нему, и её рыжие волосы упали на бледные плечи; в полумраке Сораана локоны казались красными, будто киноварь. — Ты умрёшь очень мучительной смертью, Оэлун. А потом твой брат. И твоё Небо. Жалкие отговорки, бессмысленные жертвы. Смотри, ты уже пророс в нашем городе.

Ветви оплели Оэлуна и вдруг дёрнули вниз, утаскивая дальше и дальше, в темноту, туда, где горел огонь, переплавляющий души, — души сильные и слабые, пустые и ценные, смертные и бессмертные, — делающий их мягкими и податливыми, превращающий в бесчисленные слои теней…

***

Оэлун резко сел на кровати, смахивая со лба пот. Его лихорадило. Ощупав себя, он поднёс к глазам раненую руку и недовольно принялся рассматривать чёрные вены, оплетавшие всё до кончиков пальцев. Будет хуже. Нужно скрыть это от Юнсана. И навестить это недоразумение имени великих обязательств, пока он снова не улетел к Шести небесным дворцам.

Бездна, какой это был чудовищный сон...

Глава 22. Север и юг

Никто из жителей форта Илао не мог припомнить, чтобы в один месяц произошло столько удивительных событий. Северных областей не касались придворные интриги: эти края многие века оставались приграничными территориями, изредка вздрагивающими от эха войн Империи. Голод зимы, оскал Линьцана и Ночное шествие шли знакомым круговоротом неприятностей. Изредка сюда доходили вести о новых законах и поборах; мелькали чужаки, отправленные Лояном, исчезая во вьюге, либо возвращаясь обратно. Север не терпел изменений. Но Цинь Кан, похоже, мириться с этим не собирался.

Переговоры с Линьцаном казались капитанам форта немыслимыми. Несмотря на то, что на картах Лояна границу отметили с бюрократической точностью, на деле это было совсем не так. Шахты, расположенные рядом с фортом Илао, Линьцан считал своей территорией, а император Хань ждал отчётов о добыче металла. Но каторжники, которых отправляли на работы, могли не только убить оставшиеся после очередного шествия демоны, но и захватить северные варвары. Каждый раз после такого инцидента местный цы-ши требовал от форта если не вернуть пленников, то, во всяком случае, отчитаться о предпринятых мерах. Снова и снова проливалась кровь, войны Линьцана жаждали мести, а бывший начальник Илао вздыхал спокойно, только когда вокруг шахт прекращались столкновения.

Цинь Кан, разбирая в ночь перед переговорами отчёты Цзыданя, был, мягко говоря, удивлён тому, что доносилось до Лояна из этих краёв. Рассказы Сяо об особенностях соседства с Линьцаном совершенно не походили на то, что писал Цзыдань чиновникам. Недопоставка металла, согласно отчётам, была результатом выработки шахт и непригодности к работам большинства участков — и, конечно же, Цзыдань лгал. Впрочем, что ещё ожидать от него, если он и к самому форту Илао относился больше как к личному складу? Цы-ши для столицы, видимо, придерживался той же легенды. Север не хотел лишнего внимания, а Лоян устраивали объяснения, пока с паршивой северной овцы можно было содрать хотя бы клок. Омерзительно!

У имперцев было правило: не оставлять в живых пленников, не вести переговоры с Линьцаном, не обменивать своих людей на чужих. О правиле этом Кану никто не говорил, а даже если бы и сказал, то не переубедил бы его в его решении сохранить жизнь разведчику, который лежал у них в госпитале. Или в решении провести переговоры. Кан не знал, что Верховный жрец Линьцана писал подобные письма Цзыданю не раз, но никогда не получал ответа. Шутка Кана о ягодах в качестве выкупа за разведчика на самом деле изумила Лина меньше, чем сам факт того, что его ворон принёс обратно письмо.