Довольный наведенным шорохом, я отправился назад на войну.

В ожидании пушек, я решил провести рекогносцировку и отправился в гости к Лёшке. Это оказалось не так-то просто. Сперва пришлось плыть на небольшой лодочке вдоль берега, повторяя все его изгибы, затем переправляться через протоку до острова Ангелов. Прикрываясь им, можно было зайти в тыл Алькатрасу и уже под покровом ночи преодолеть последнее препятствие — широкую стремнину с сильным течением. Удобный для швартовки брег располагался с противоположной от Сан-Франциско стороны, и это позволяло нам сообщаться с Лёшкиным форпостом тайно.

Но ночью всё равно ничего нельзя было разглядеть, поэтому рекогносцировку я отложил до утра.

Если днём остров выглядел необитаемой скалой, то ночью жизнь здесь пробуждалась. Пользуясь тем, что на фоне тёмного, затянутого облаками неба дым не был виден, парни Тропинина готовили по ночам горячую еду и отогревались у небольших костров, спрятанных в ложбинках на обратном скате холма.

— Хоть и Калифорния, а не май месяц, — заметил Тропинин, обращая ладони к огню.

С рассветом мы перебрались на НП. Его Лёшка устроил с любовью, словно собирался провести здесь остаток жизни. Навес прикрывал лежбище от дождя и солнца, толстая подстилка из тростника служила постелью, а небольшой бочонок из под пороха — столом. Батарея из двух фальконетов располагались правее. В качестве защитного вала Тропинин использовал естественный гребень холма, а бойницы закрыл плетенными щитами и травой.

Когда рассвело лагерь испанцев оказался как на ладони. Отсюда его можно было наблюдать под более удобным углом и с гораздо меньшей дистанции, чем с горы на той стороне пролива. В хорошую зрительную трубу (а у меня была самая лучшая) можно было даже разглядеть, взведены ли курки на ружьях индейских солдат?

До сих пор испанцы перевозили грузы с корабля на берег с помощью шлюпок. Но как раз в этот день они достроили мостки на прочных сваях из местного кипариса. Около полудня второй пакетбот причалил к ним и встал под разгрузку.

На берег перекатили большие бочки, возможно с солониной или ромом, перенесли несколько тюков, корзин. Затем перетащили увесистую наковальню и кучу кирпичей, из которых сразу же принялись складывать кузнечный горн.

— Обживаются, паразиты, — зло заметил Тропинин.

Мое внимание привлекли животные. Неожиданно оказалось, что козами и мулами, пасущимися на берегу с первого дня, хозяйство испанцев не ограничивается. Уложив помост, с корабля свели несколько лошадей и с полдюжины голов крупной рогатой скотины — то ли быков, то ли волов. За ними последовали коровы, чёрные и рыжие свиньи. Последних сразу же загнали в загон, а остальных привязали к колышкам или стреножили, пустив на выпас.

Увидев мерную качающуюся поступь откормленной до выдающихся качеств свиньи, я сразу представил шкворчащий на сковороде шницель, и рот мой наполнился слюной.

— Вот же гады, а нас обжирали, как так и надо, — возмутился Лёшка.

— А ты не заметил на корабле животных?

— Только кур и гусей в клетках. Но я и был-то там пару часов.

— Вряд ли они мариновали в трюме животных так долго. Наверняка привезли припасы из Сан-Диего.

И в Виктории, и здесь, и тем более в наших поселениях на островах мы до сих пор питались дичиной. Из домашней живности промысловики разводили только кур, но и те неслись плохо, а на мясо шли уже старыми. Охотники давно истощили все окрестности городков и с каждым годом уходили всё дальше. В конце концов, это могло вызвать недовольство аборигенов.

На Дальнем Востоке, если не считать собак, оленей и якутских лошадок, домашние животные вообще считались большим дефицитом. Исправить положение я не мог — живые организмы были узким местом моих чудесных способностей. Они не желали пробивать время и пространство.

Из всей домашней скотины, мне удавалось переносить с собой через порталы одних только пчёл (чего я конечно не делал, потому что на севере они бы всё равно не выжили, но хлопот принесли бы немало). Всякое существо, обладающее зачатками разума, пути не выдерживало. То есть попросту исчезало из лодки. Я пробовал перемещать птиц, поросят, брал на борт собак, экспериментировал даже с мышами. До конечного пункта не добирался никто. Как говорится, ни чучелом, ни тушкой. Живая рыба, помещённая в бочку или садок за кормой, или в прорези на буксире, пропадала тоже. Копчёная же рыба добиралась благополучно, вместе со свиными окороками и жареными цыплятами. Со змеями экспериментировать мне не хватило духу, а вот ящерка исчезла. Хотя на счёт ящерки я не до конца был уверен, она могла просто сбежать.

Куда девались подопытные пассажиры, мне выяснить тоже не удалось. Возможно, они оставались на станции отправления и, потеряв опору, барахтались в воде, медленно уносимые течением, а быть может, их размазывало тонким слоем по враждебному континууму.

Граница возможностей переноса проходила, очевидно, где-то в области сознания, когнитивных способностей. И пусть учёные спорят, где заканчиваются алгоритмы, заложенные в генетическом коде и начинается творческая работа мозга. У меня появился эмпирический ответ. Тех животных, каких я не мог взять на борт, можно было смело относить к разумным. Но не к настолько разумным, чтобы не отправлять их в котел!

Так что до сих пор скот и птицу приходилось доставлять обычным путём и это сильно замедляло развитие животноводства. В Охотске или на Камчатке корова считалась особой ценностью, и даже за хорошие деньги мало кто соглашался расставаться с кормилицей. Червонец, пусть он хоть трижды золотой, доиться не заставишь.

А гнать стада из центральной России или пусть даже из Иркутска было делом практически невозможным. Горы, широкие реки, огромные пространства. Летом кругом болота, зимой — сугробы. И ведь после перегона бедных животных ждал океан. То ещё испытание. Например, корову, которую пытался перевезти в Америку Яшка, попросту съели по дороге. А если бы не съели, то она сама сдохла бы через несколько дней, потому что страдала от качки, плохой воды и гнилого корма.