Поскольку грести пришлось спиной вперед, я постоянно оглядывался и наблюдал за гибелью корабля не в процессе, а словно на серии фотографических отпечатков. Вот тяжело дышит Березин, держась одно рукой за ванты, другой за поясницу. Вот мрачное лицо Окунева. Вот озираются матросы, которые готовят шлюпку и прикидывают, в какую сторону ловчее будет грести.

Я испугался, как бы Окунев, подобно легендарным капитанам, не решил отправиться на дно вместе с кораблем. Похоже, подобная мысль пришла в голову не только мне. Два матроса постоянно вертелись возле капитана, а когда я приглашающе махнул рукой, взяли его под локти и пересадили в лодку. Сами они спустились туда же, а пятым к нашей компании прибился Березин. Матросов я сразу посадил на весла. И указал на Алькатрас, хотя до моего убежища было бы ближе. Но, кажется, пришло время и самому понюхать пороху.

— Во всяком случае у нас есть преимущество, — сказал я, отталкиваясь от почти затонувшего корабля.

Окунев не отреагировал, он смотрел только на умирающий галиот.

— Какое? — спросил Березин.

— У испанцев уже начался декабрь, а у нас только ноябрь в разгаре.

Все кроме капитана посмотрели на меня, как на идиота, борясь с желанием постучать по лбу. Капитан же не реагировал ни на что.

— В ноябре вода не такая холодная, — добавил я, но увидев что до них не доходит, пояснил. — Это была шутка. Просто у нас с испанцами разный календарь.

— Мудрёнть, — только и сказал Березин.

Прочие спасенные даже не улыбнулись.

Все мы смотрели на тонущий корабль. В какой-том момент его палуба сравнялась с уровнем моря и застыла в таком положении. Казалось, дальнейшего погружения не будет, плавучесть древесины уравновесила её тяжесть. Но вот шальная волна перехлестнула через борт и судно устремилось в пучину. Впрочем, настоящей пучины тут не оказалось. Мель мягко приняла корпус, который опустился ровно на киль. Над поверхностью осталась торчать уцелевшая форстеньга с небольшой марсовой площадкой, словно вешка, поставленная для остережения мореходов.

После этого мы гребли ещё около часа и, в конце концов, выбрались на Алькатрас, где присоединились к его защитникам.

Глава двадцать первая. T he taste of victory

Многое у нас пошло не по плану. Испанские корабли, как мы и рассчитывали, вышли в море, один из них даже попал в расставленную ловушку и находился в плачевном состоянии. Но сухопутные силы остались на прежнем месте и уходить, кажется, не собирались. Правда животные разбрелись по полуострову, индейские заложники разбежались, а гарнизон пребывал в унынии. Мы наблюдали за вяло передвигающимися по лагерю солдатами, за офицерами, снующими туда-сюда и даже не пытающимися одёрнуть деморализованных подчиненных.

Мы вдруг увидели как два человека с большими охапками камыша бросились в воду метрах в ста от испанской миссии. Испанцы не обратили на беглецов внимания. Не раздалось ни выстрела, ни даже окрика.

В одном из беглецов мы узнали нашего Анчо. Вторым был какой-то индеец в кожаной солдатской куртке. Пользуясь вязанками камыша, как поплавками, они благополучно добрались до острова, и Тропинин организовал людей, чтобы помогли выбраться на крутой юго-западный берег.

На обратном пути Лёшка успел наскоро переговорить с гостями.

— Чёрт! — воскликнул он, возвращаясь. — Оказывается мы дрались не с испанцами!

Меня словно под дых ударили, аж нехорошо стало. Кто же здесь мог кроме испанцев появиться? Я взглянул на Мухоморщика, тот кивнул, подтверждая дикое заявление Тропинина.

— А с кем же мы дрались? — осторожно спросил я.

— С каталонцами, — сказал Лёшка. — Ну, то есть половина солдат и матросов это индейцы или креолы, даже филиппинцев несколько человек в команде имеется. А вот среди тех, кого мы назвали испанцами, большая часть — каталонцы. Включая, кстати, и господ офицеров.

Мне сразу стало легче. стало быть, мы не столкнулись по ошибке с какой-то ещё империей или тем более с замаскированным под испанцев патрулями времени, гоблинами, спецслужбами. В общем-то, конечно, испанцами наши противники были лишь в политическом смысле, но…

— Какая разница, Лёшка. ей богу, они служат одному королю.

Перебежчиком оказался индеец из племени кочими. Ещё в детстве его обратили в католическую веру, причём лаской, а не принуждением. Иезуиты дали ему христианское имя Хавьер и начальное образование (он знал арифметику, понимал латынь, умел читать и писать по-испански). Парень сильно привязался к одному из отцов, хотя и не стал клириком или монахом.

А несколько лет назад всех иезуитов арестовали и куда-то отправили. В том числе и его наставника. Среди индейцев ходили слухи, что всех отцов утопили в открытом море или сбросили с высоких гор.

Так или иначе, наш воин затаил злобу на Гаспара Портолу, который руководил преследованием. Когда иезуитов разогнали, Хавьер поступил на службу, чтобы отомстить. Но это оказалось невозможно. Даже если бы Портолу не охраняли солдаты, тот и сам был не промах, во всяком случае от фанатичного студиоза как-нибудь бы отбился. Поэтому Хавьер решил бежать и воспользоваться для этого первым же случаем.