В одном из мрачных дворов, куда и летом-то не проникал солнечный свет, а сейчас темнота была и вовсе бездонной, человек на мгновение задержался. Где-то здесь должен быть лаз в соседний двор. Но где? Вдруг позади раздался шорох, скрипнул снег. Человек обернулся и сразу отпрянул в сторону. Свистящий удар дубинки скользнул по плечу. Сильным ударом снизу — наугад — человек в кожанке сбил противника с ног. В ту же секунду сзади его обхватили сильные руки. Подавшись вперед, он стал падать, увлекая за собой напавшего, но на полпути резко, словно пружина, выпрямился и вырвался из тисков. В руке блеснул наган. И тут увидел перед собой широко расставленные, с набухшими веками испуганные глаза бандита.

— Аркадий? Ты? — хрипло прошипел он.

— Одесса-мама! Кого я вижу! Сам…

— Тише! — человек в кожанке приложил ладонь к губам нападавшего. — Потом поговорим. А сейчас — ходу!

— Слушаюсь. Вот только его прихвачу.

Аркадий наклонился над приятелем:

— Вставай! Приехали! Эх, Клыч, Клыч! Считай, повезло нам — легко отделались.

Клыч — длинный, нескладный верзила, долго мотал головой, матерился и, кляня Аркашкиных дружков, поплелся сзади.

— Как же величать вас теперь? — спросил Аркашка, когда они пробрались сквозь лаз в соседний двор.

— Константином Георгиевичем. Вот не чаял встретить тебя. Подался, значит, из Одессы-мамы?

— Обстоятельства! Анархия, она своего требует.

— Ты что, в анархисты записался?

— Состою. По необходимости.

— Прибыльно?

— Да как вам сказать — перепадает.

— Вот что, Аркадий. Ты этого своего приятеля оставь здесь, во дворе. Пусть постоит и поразмыслит, как нападать на профессионального боксера. А заодно поглядит. Понял?

— А мы?

— Навестим старого знакомого.

В первый момент Грамматиков не узнал Константина Георгиевича и попытался захлопнуть перед ним дверь. Но Аркашка бесцеремонно оттеснил адвоката в коридор.

— Неласково встречаете клиентов, господин Грамматиков. А нам защитничек нужен. Во как нужен! — Аркашка провел рукой по горлу.

— Защитник? Перед кем?..

— Перед законом, разумеется, — усмехнулся Константин Георгиевич.

— В наше смутное время, — начал было Грамматиков, но запнулся. — Вы? Живой? Ведь газеты писали, что…

— Как говорила моя покойная мама: незваный гость лучше татарина, — прервал адвоката Аркашка. — Долго нам стоять тут на холоду?

— Проходите, господа, проходите. Двери обители моей перед вами открыты.

Адвокатская обитель оказалась большой, с высоким потолком, комнатой. Стол, несколько стульев да облезлая оттоманка составляли все ее убранство. Адвокат — щуплый, неказистый — подслеповато смотрел на гостей.

По давно укоренившейся привычке видеть в каждом человеке потенциального преступника, Грамматиков старался угадать, какое дело привело к нему этих двух людей— столь разных по социальному положению в том, ином мире, но теперь низведенных на одну ступень. Аркаш-кино прошлое было известно Грамматикову во всех подробностях, и он не сомневался, что одесский налетчик не оставил своих занятий и в нынешнее смутное время.

Но Константин Георгиевич — так он велел себя именовать, хотя перед адвокатом незачем было играть комедию— он-то как оказался в обществе этого бандюги? Впрочем, решил Грамматиков, этот бывший одессит всегда тяготел к уголовному миру…

— Итак, господа, чем могу служить? — спросил Грамматиков, когда гости уселись.

Константин Георгиевич, молча наблюдавший за адвокатом, криво усмехнулся:

— Изрядно вас революция потрепала. Где прежний лоск, где галантность в обхождении. А комната! — он скептически огляделся. — Это же хлев! Помнится, в одиннадцатом году вы как метеор сверкали на фоне тусклых одесских светил Фемиды. А теперь поблекли, изрядно поблекли.

— Сил больше нет! — Грамматиков опустился на оттоманку и сжал голову руками. — Живу, как в кошмаре.

— Совесть, что ли, мучает? — участливо спросил Аркашка.

— Какая, к черту, совесть, — рассердился Грамматиков. — Жизнь распроклятая! Собачья!

— Граждане-товарищи потрясли! — догадался Аркашка. — Любопытствую: сколько с такого хлюпика, как вы, они могли вытряхнуть?

— Аркашка! Без личностей! — прикрикнул Константин Георгиевич.

Адвокат будто и не слышал. Встал, прошелся по комнате. Потом уселся напротив Константина Георгиевича.

— Вы умный человек, — начал он, глядя в лицо собеседника. — Ответьте мне на вопрос: долго еще продержатся большевики? Месяц, два? Год, пять? А может, десять?

— Большевики за власть уцепились крепко, — убежденно ответил Константин Георгиевич и, уловив недоуменный взгляд адвоката, пояснил: — Революция потому и называется революцией, что свергает старый строй и утверждает новый. А к прежнему возвращаться не хочет. Неужели вы не понимаете этой школьной истины?

Адвокат явно обиделся. С независимым видом он откинулся на спинку стула и холодным тоном спросил: