Боль от этого пинка чуть отрезвила его, заставив замереть.

Тишина, последовавшая после криков и грохота, звенела напряжением.

Тяжело дыша, Райтэн переживал момент тотального опустошения. Вырвавшиеся наружу эмоции, разодрав все внутренние запреты и скрепы, оставили по себе ледяное пепелище тупого мёртвого безразличия.

Старший Тогнар застыл, упершись спиной в секретер. Видимо, только эта точка упора — отступая от сына, он, в конце концов, уткнулся в мебель, — и не давала ему упасть.

Райтэн был эмоциональным человеком, который вполне был способен решать свои конфликты криком — пусть никогда до этого он не позволял себе повышать голос на отца. Крик уже был страшным сигналом, который говорил о том, что он находится где-то за гранью своего самоконтроля.

Но швыряться предметами, швыряться мебелью!..

«Насколько же ему больно сейчас!..» — в ужасе думал старший Тогнар, глубоко мучаясь пониманием, что именно он является первопричиной этой боли. Осознание, что сын страдает из-за его поступков, накрыло его и лишило всяческих сил.

Он понимал теперь, что никак и ничем не сумеет заслужить его прощения. Он слишком долго — всю свою жизнь! — не замечал, что причиняет ему боль своей обычной манерой поведения, что Райтэн не видел за этой манерой его настоящих чувств к нему и ощущал себя отверженным и униженным.

«Он всю жизнь не чувствовал, чтобы его любили», — звенели у него в голове давние слова Дерека, которые и тогда потрясли его, заставили преодолеть себя, научиться общаться с сыном иначе.

Как теперь оказалось, изменения эти были лишь внешними, поверхностными. Он снова подвёл сына — нет, хуже! — он подставил его самого близкого и дорогого человека, и это стало для Райтэна уже последней каплей. Он просто не смог уже терпеть.

Отстранёно наблюдая тяжело дышащего сына, Тогнар осознавал, что да: Райтэн всегда терпел эту его манеру. Терпел и сносил её молча, пытаясь тем выразить уважение к отцу; и только когда силы терпеть закончились — сбежал.

Не взбунтовался, не вступил в бой, не оспорил его право так себя вести — просто сбежал. Не считая допустимым для себя критиковать отца, не считая, что отец должен что-то менять в себе ради него — не считая себя достаточно значимым для того, чтобы отец что-то менял в себе ради него.

Тогнар никогда раньше не осознавал причин этого побега. Юношеский бунт, стремление к независимости, свободолюбие — так объяснял себе он.

И лишь теперь ясно, отчётливо видел: сын не чувствовал себя любимым и нужным, и, когда у него кончились силы, чтобы сносить всё, что его ранило, он попросту прервал эти отношения. Прервал в одностороннем порядке — потому что был уверен, что отец не пойдёт ему навстречу и не поймёт его чувств.

Горечь до краёв затопила сердце Тогнара и сжала его горло.

Он был бесконечно слеп всю свою жизнь. И теперь, когда судьба и Дерек вернули ему шанс начать отношения с сыном заново — он упустил и этот шанс.

Потому что Райтэн никогда ему не простит интригу, причинившую боль Дереку.

Он мог бесконечно прощать то, что причиняло боль ему самому; но он не простит боль, причинённую другу. Брату.

Прикрыв глаза от мучительно выворачивающего его наизнанку раскаяния, Тогнар весь сжался, пытаясь как-то отгородиться от реальности, которая сделалась вдруг кошмарной в своей жестокой непоправимости.

Оба они — и сын, и отец, — были совершенно выбиты из колеи и не способны ни на слова, ни на действия. У них не было никаких сил говорить друг с другом.

Но в комнате, помимо них, присутствовал третий — Дерек.

Всё это время он ощущал себя лишним — совершенно ненужным свидетелем семейной ссоры. Ему было особенно стыдно перед старшим Тогнаром, да и перед Тэном тоже; и он не раз дёргался к двери — выйти — но ему было страшно оставить их вдвоём, потому что, зная их взрывной характер, можно было ожидать самых разрушительных последствий.

Впрочем, вопреки опасениям Дерека, взрывался тут только Райтэн; Тогнар почему-то принимал вопиюще недопустимое поведение сына тихо. Слишком занятый наблюдениями за другом — вдруг ещё кинется! — Дерек почти не смотрел на пассивного участника ссоры, поэтому не сразу заметил его состояние.

Лишь когда Райтэн затих — сжимая кулаки, опустив голову, он стоял посреди комнаты перед поверженным стулом и дышал так, словно до этого четверть часа бежал в гору, — лишь тогда Дерек перевёл взгляд на старшего Тогнара — и обмер.