У неё был настоящий талант артистки, слушать её - заслушаешься, смотреть не насмотришься.

Аграфена Петровна даже в преклонном возрасте сохранила на редкость сильный, высокий голос. Напевая, она пританцовывала, и песня поднималась так высоко, что, казалось, вместе с песней поднимается и сама певица. Она молодела на глазах, широко расставляя в хороводной песне руки, словно держась за руки подруг.

– А на наших свадьбах вы бывали?
– хитро спросила Аграфена Петровна. Теперь свадьбы не те, что были прежде. И наряды не те. Да и песни старинные свадебные редко поют. А раньше неделю, бывало, гуляли - ели, пили, песни играли. И нарядов у девок и у баб каких только не насмотришься! Платья, юбки, кофты, сарафаны всех цветов - глаза разболятся, право слово! А ещё кокошники и повязки в бусах, в бисере, а то и в жемчуге.

– А ты, Петровна, не жалеешь о тех временах?
– спросил боцман.

– Да жалеть не жалею, но занятно было, баско - красиво, значит, по-нонешному. Да я вам свадьбу одна сыграю и за сватов, и за жениха, и за невесту, а потом и за шаферов, и за шафериц.

– Как! Одна?
– удивился Степан Иванович.
– На свадьбах-то в Поморье я бывал, ведь там народу - поди, вся деревня. Как же ты одна?

– А вот так.

Аграфена Петровна сняла с гвоздя узорчатое полотенце и стала изображать сватов. Потом показала смотрины, девичник с песнями и танцами, самоё венчание, пир и битьё горшков на другой день после свадьбы. Она не пожалела даже какую-то глиняную кринку и на глазах у растерявшихся ребят грохнула её об пол. Потом схватила метлу и по обязанности невесты принялась подметать черепки.

Матросы "Ласточки" вдосталь нахохотались.

А неугомонная хозяйка присела на скамью, но не умолкла.

– Вот и меня в семнадцать-то годков так выдавали. Хотела за Петрушу, а отдали за Лександра. Поди, полвека прожили. Маялась, а жила, что поделаешь. Он ревнив был, Лександр-то. На гулянье пойдёшь - он за тобой. Сам не поёт, не играет, сидит - хмурки водит. Потом с ребятами выпьет и всю гульбу нашу разгонит. А дома ни слова. Не обидит, не шумит. Только скажет порой: "И пошто ты меня не любишь? Я ведь горы для тебя сворочу". Почти что полвека прожили, хороший он был, а вот любить не полюбила. Свыклась и жила. За полгода до золотой свадьбы он помер, на семьдесят седьмом году. А здоровый был, жилистый, да надорвался. А я так, горемычная, и промаялась. Жили-то мы в достатке. Всего было, живи да радуйся. Ан нет, жила с Лександром, а всё о своём Петруше думала. А что о нём было думать-то? Погиб мой Петруша, так и не женатый, ещё в шестнадцатом, на германской... Да что я вам тоску нагоняю. Сейчас самовар поставлю...

Она скорёхонько подставила самовар под печную трубу-втулку, ковшом наполнила его водой из ушата и разожгла угли. Всё это она делала словно играючи.

Не успела присесть, как снова начала рассказывать.

Нарассказывала и напела она всего много, но про кафтан Ивана Рябова ничего не могла сказать.

– Слыхала я о кафтане, а где он, не знаю. Но вы поищите - должен же он где-то быть. Ну, а не найдёте, чистым воздухом подышите. Была бы я помоложе, сама с вами поехала бы. Я в старинной одёже толк знаю.

– Ну спасибо и на том!
– поблагодарил хозяйку Степан Иванович.
– Будь здорова. Благодарствуем за угощение, за песни, за сказки. В Архангельск в гости приезжай!

– Да бываю я там, хоть и не часто. Меня в народный хор приглашают. Будешь, говорят, у нас консультантшей.

– Ну и что же ты, не согласна?

– Да куда уж мне теперь в город? Век здесь прожила. Тут уж и помирать буду.

Аграфена Петровна втихомолку сунула Инге под руку свёрток.

– На дорожку, - молвила она.

В свёртке оказались большой пирог с рыбой, колобки и стопа ячменных сочней.

На реке стоял полный штиль, безветрие - ни всплеска, ни рябинки. Лазурная безмятежность высокого неба тоже ничего дурного не предвещала. И настроение у экипажа "Ласточки" было бодрое. Немного печалился лишь Ян: в безветрие нельзя было поднять паруса.

Плыли на вёслах. Плыли медленно, а с обеих сторон неодолимо манили к себе зелёные берега.

– Хорошо, конечно, отдыхать в избе, - сказал Вяча, - но неплохо бы отдохнуть на берегу, у костра: разбить лагерь, палатку, построить вигвам. Правда, Антон, хорошо?..

Антоша вопросительно взглянул на боцмана. Предложение Полянкина было ему по душе.

– Ещё милю пройдём, тогда можно и к берегу, - согласился Степан Иванович.
– Подальше от деревни отойдём, чтобы чистой природой, лесом больше опахнуло. Аграфена Петровна верно говорила: чистым воздухом подышите.

Спустя полчаса "Ласточка" пристала к невысокому берегу, поросшему ивовыми и ольховыми кустарниками.

Кто из мальчишек в десять - четырнадцать лет не разжигал костра на берегу реки или озера, не удил рыбу и не варил в котелке на таганке уху из окуней, ершей, плотичек? Надо думать, что среди мальчишеского населения нашей большой страны таких найдётся немного. Даже не верится, что где-то живёт такой мальчик, который никогда не сидел у костра, не запекал в золе картошку и не ел свежей ухи из только что выловленной рыбы. И разжигать костёр, и готовить уху, и ставить палатку, и даже собирать для костра сучья и щепки - удовольствие немалое.

Матросы "Ласточки" устроили на берегу лагерь, перекусили и разлеглись на траве-мураве, вспоминая самые разнообразные истории, происшедшие с ними, мечтая о том, кем они станут, когда будут взрослыми.

– Я буду изучать историю, - сказал Вяча.
– А ты кем будешь, Беломор? Ихтиологом?

– Сам ты ихтиолог!
– буркнул Егор, потом подумал и спросил: - А что они, эти ихтиологи, делают?

– Изучают рыб.

– А чего их изучать? Голова, хвост, брюхо, чешуя, плавники... Всё и так известно.