— Что, черт возьми, привело тебя сюда в воскресенье утром? — спросил тот, и я выплюнул ответ раньше, чем осознал это.

— Илэйн гребанная Константин привела меня сюда в воскресенье утром.

Он посмотрел на меня так, будто с последнего раза, когда парень меня видел, я схлопотал сотрясение мозга.

— А какого черта Илэйн Константин могла что-то с тобой сделать? Пожалуйста, скажи мне, что ты держался от нее подальше. Твой отец слетит с катушек. Ее семья начнет войну. — Он замолчал. — Я имею в виду, если ты ее прикончил…

Я почти пожелал этого. Это избавило бы меня от абсурда и смущения из-за того, что я на самом деле делал с этой сучкой.

Как и следовало ожидать от Хантера — моего единственного настоящего друга во всем мире — он прочитал мои мысли.

— Ты трахнул ее, не так ли? Ты трахнул ее и оставил дышать.

— Не совсем, — сказал я и тихо выругался себе под нос.

Он присел передо мной на корточки, ища взглядом признаки того, что у меня травма мозга.

— «Не совсем» — это как? Что, черт возьми, произошло?

Мне не следовало ничего ему говорить. Я должен был забыть об этом и повернуться к ней спиной навсегда, или, по крайней мере, до тех пор, пока не найду способ причинить ей боль и заставить ее семью заплатить. Но пока не нашел такой способ. Я все еще был достаточно взвинчен из-за ее дерьмового действия, чтобы придумать что-то.

— Бал-маскарад в честь Тинсли Константин, — сказал я, и он поморщился.

— Да, и что с ним? Все были в восторге от него. Таблоиды ликовали.

— Я был там, — поделился я, и он рассмеялся надо мной. Действительно посмеялся надо мной.

— Какого хера ты делал на балу Тинсли Константин?

Мои глаза были словно кинжалы.

— Строил планы, как осуществить ее казнь.

Он усмехнулся.

— Само собой, но это же безумие, да? Как, черт возьми, ты выбрался бы оттуда живым? И какое на хрен это имеет отношение к самой Илэйн?

Мне бы хотелось быть курильщиком, просто чтобы затянуться сигаретой и избавиться от этого поганого настроения.

— Я увидел ее, накаченную кокаином и вдребезги пьяную, дефилирующую там словно она хозяйка.

— Ага, но думаю, что весь мир знает, что она наркоманка. Я слышал, что в последний раз она задолжала Братьям власти, по слухам, ходившим в «Регенте» о семье Константин.

Это вызвало мой интерес — один небольшой кусочек информации о Константин, который ускользнул от меня.

— Братьям власти?

— Ага, Братьям власти. По-крупному, видимо. Говорят, мать закончила с ней. Думаю, она надеется, что кто-то другой уничтожит ее и избавит их от позора.

Я обдумывал эту новую информацию, когда он снова заговорил.

— Итак, что произошло, когда ты увидел на балу Илэйн Константин?

Я презирал стыд и унижение, растущие во мне. Хантер был верен мне в течение многих лет, но я изо всех сил старался озвучить ему это признание.

Но он спас меня от битвы.

— Ты схватил ее, не так ли? Ты позволил члену управлять твоей ненавистью и схватил ее?

— Все было не совсем так… — начал я, но он уже ухмылялся.

— Не кори себя, Люк, — сказал он. — Я видел ее. Она просто красавица, даже по меркам Константин. Я имею в виду, что они все красавицы, но Илэйн — нечто особенное. Я сомневаюсь, что есть много парней в таком положении, которые не захотели бы схватить ее затрахать до смерти.

Он в демонстрации выпятил бедра. В этом ключе все казалось таким дешевым.

— Я собирался причинить ей боль. Это не имело никакого отношения к ее киске.

Он все еще ухмылялся.

— Ага, но речь ведь шла о киске, верно? Поверь мне, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, что она поимела тебя из-за своего тугого маленького тела.

— Забудь об этом, — сказал я и собрался уходить, слишком взбешенный от смущения, чтобы терпеть его ухмылку еще хоть одну минуту.

Он толкнул меня обратно на диван, отбросив свои шуточки

— Господи боже, Люк. У тебя есть к ней чувства. Ты в своем уме?

— Нет! — выплюнул я. — О чем, блядь, ты говоришь? У меня никогда ни к кому не было гребаных чувств. Это ты сошел с ума, черт возьми.

Но он покачал головой.

— Нет, я серьезно. Это не ты, приятель. Она что-то с тобой сделала.

— Это смешно, — прошипел я, но он мне не поверил. Я видел это по его взгляду.

Мне хотелось верить себе, и мне следовало верить. Эта идея была абсурдной. Никогда в жизни у меня не было чувств к кому-либо, не говоря уже о ком-то, кто имел хотя бы намек на связь с семьей Константин. Я не проявлял эмоций, не говоря уже о пушистом дерьме, влюбленности и прочей ерунде. Это была слабость. Ничего кроме слабости. Люди были плотью с ценником. Ничего большего.